Богач, бедняк. Нищий, вор.

— Чего это вдруг?! — На мгновение Томас растерялся. Может, эта психопатка в конце концов действительно сделала карьеру на сцене или в ночном клубе?

— Ее задерживали за проституцию в барах. Дважды, — сказал Рудольф. — Мне очень неприятно, что именно я вынужден тебе об этом сказать.

— Да плюнь ты, — грубо сказал Томас. — Этого и следовало ожидать.

— Шульц сказал, что она назвала репортерам другую фамилию, но он все равно ее узнал. Я навел справки. Это точно она. В полиции мне дали ее адрес.

— А как парнишка?

— Он в военной школе. Я узнал об этом только два дня назад.

— Всю жизнь мечтал, чтобы мой сын стал солдатом!.. Как ты узнал все эти радостные новости?

— Нанял частного детектива.

— Он говорил с этой сучкой?

— Нет.

— Значит, никто не знает, что я здесь?

— Никто. Кроме меня. Я предпринял еще один шаг. Надеюсь, ты не будешь против?

— Что ты еще затеял?

— Я поговорил с одним знакомым адвокатом. Не называя никаких имен. Ты сможешь без труда развестись и забрать сына к себе. Из-за двух приводов Терезы.

— Хорошо бы ее заперли в тюрьму, а ключ выкинули.

— Слушай, — после паузы сказал Рудольф. — Мне сегодня надо вернуться в Уитби. Хочешь, поедем со мной, или можешь оставаться здесь, в моей квартире. Там сейчас никто не живет. Каждое утро приходит горничная и вытирает пыль.

— Спасибо, я останусь здесь, в квартире. Ты не можешь устроить мне завтра утром встречу с этим твоим адвокатом?

— Конечно.

— Значит, у тебя есть ее адрес и ты знаешь название этой военной школы?

Рудольф кивнул.

— Отлично. Больше мне ничего и не надо.

— Сколько ты думаешь пробыть в Нью-Йорке?

— Ровно сколько, сколько потребуется, чтобы уладить насчет развода и забрать парня с собой в Антиб.

— Джонни Хит писал мне, что очень доволен поездкой. Его невесте страшно понравилось у тебя на яхте, — заметил Рудольф.

— Как это она успела хоть что-то разглядеть, — с сомнением покачал головой Томас. — Она только и делала, что каждые пять минут переодевалась. У нее, наверно, было чемоданов тридцать. Хорошо, что на яхте не было других пассажиров. Мы заняли ее багажом две пустые каюты.

— Она из очень богатой семьи, — улыбнулся Рудольф.

— Сразу видно. Из нее богатство так и прет. А он, твой Друг, в общем ничего. Не жаловался на плохую погоду и задавал столько вопросов, что к концу второй недели сам мог бы сгонять на «Клотильде» чуть не до Туниса. Он говорил, что собирается предложить тебе с женой отправиться вместе с ним в круиз на будущее лето.

— Если только у меня будет время.

— Ты что, действительно собираешься баллотироваться в мэры этой дыры? — спросил Томас.

— Уитби вовсе не дыра, — сказал Рудольф. — А чем тебе не нравится эта идея?

— Да я бы и гроша ломаного не дал за самого распрекрасного политика в этой стране.

— Быть может, мне удастся изменить твое мнение.

— В кои веки был у нас один хороший человек, так, естественно, его застрелили.

— Всех не перестрелять.

— Кому надо, попытаются, — упрямо сказал Томас.

— Том, неужели ты никогда не скучаешь по Америке?

— А что она для меня сделала? Вот сейчас покончу со всеми делами, уеду и думать о ней забуду.

— Ужасно, что ты так говоришь.

— Одного патриота на нашу семью достаточно.

— А как же твой сын?

— Что мой сын?

— Сколько ты собираешься его держать в Европе?

— Всю жизнь, — сказал Томас. — Разве что тебя изберут президентом и ты наведешь в этой стране порядок, посадишь в тюрьму всех жуликов, генералов, полицейских, судей, конгрессменов и дорогих адвокатов, да если к тому же тебя при этом не застрелят, может, тогда я пошлю его сюда погостить.

— А как же он получит образование?

— В Антибе тоже есть школы. И получше всяких вонючих военных школ.

— Но он же американец.

— Ну и что?

— А то, что он не француз.

— Он и не будет французом. Он будет Уэсли Джордахом.

— Он останется без родины.

— А где, по-твоему, моя родина? Здесь? — Томас рассмеялся. — Родина моего сына будет на яхте в Средиземном море. Он будет плавать от одной страны, где делают вино и оливковое масло, до другой, где тоже делают вино и оливковое масло.

Рудольф не стал продолжать этот разговор, и остальную часть дороги до Парк-авеню, где была его квартира, они ехали молча. Швейцар подозрительно оглядел Томаса: воротничок расстегнут, галстук свободно болтается, синий костюм с широкими брюками, зеленая шляпа с коричневой лентой, купленная в Генуе.

— Твоему швейцару не понравилось, как я одет, — усмехнулся Томас, когда они поднимались в лифте. — Скажи ему, что я одеваюсь в Марселе, а всем известно, что Марсель — величайший центр мужской моды в Европе.

— Пусть тебя не волнует мнение швейцара, — сказал Рудольф, открывая Томасу дверь в квартиру.

— Ты недурно устроился, — заметил Томас, останавливаясь посреди огромной гостиной с камином и длинным, обитым бледно-золотистым вельветом диваном, по обеим сторонам которого стояло по удобному мягкому креслу. На столах в вазах — свежие цветы, пол устлан светло-бежевым ковром, на темно-зеленых стенах — картины абстракционистов. Окна выходили на запад, и сквозь занавеси в гостиную лилось солнце. Мягко жужжал кондиционер, и в комнате стояла приятная прохлада.