Богач, бедняк

В первом ряду, отведенном для преподавателей, профессор Дентон, глава исторического и экономического факультетов, повернувшись на стуле, прошептал что-то на ухо профессору Ллойду с английского факультета, который сидел справа от него. Рудольф улыбнулся, представив себе, как профессор Дентон комментирует ритуальное витийство члена правительства. Дентон, невысокий желчный седеющий человек, разочарованный в жизни, ибо понимал, что уже не сможет подняться выше в академическом мире, был к тому же старомодным популистом со Среднего Запада и на занятиях со студентами немало времени тратил на тирады о том, как, по его словам, крупные финансисты и бизнесмены еще во времена Гражданской войны предали американскую экономическую и политическую систему. «Американская экономика – это шулерская игра в кости, – говорил он в аудитории. – Законы тщательно продуманы таким образом, чтобы богатым выпадали только семерки, а всем остальным – только двойки».

По крайней мере раз в семестр он обязательно напоминал студентам, что в 1932 году Морган не заплатил ни одного цента подоходного налога. «Обратите на это внимание, джентльмены! – с горечью повторял он. – А мне, получавшему обычное преподавательское жалованье, в том же самом году пришлось заплатить федеральному правительству пятьсот двадцать семь долларов и тридцать центов».

Однако, как заметил Рудольф, слова профессора Дентона производили совсем не тот эффект, на который профессор рассчитывал. Вместо того чтобы гореть негодованием и желанием немедленно объединиться в борьбе за преобразования, многие студенты, в том числе и сам Рудольф, мечтали о времени, когда и они достигнут вершин богатства и власти, чтобы, как Морган, избавиться от ярма или, по выражению профессора Дентона, «узаконенного порабощения избирателей».

А когда Дентон обрушивался на напечатанные в «Уолл-стрит джорнел» сообщения о появлении новых зловредных конгломератов, способных увиливать от налогов, или нефтяных маклеров, утаивающих от федеральной казны миллионы долларов, Рудольф слушал внимательно, восхищаясь методами, которые порицал Дентон, и тщательно все записывал на тот случай, если когда-нибудь и у него возникнут подобные возможности.

Стремясь получать хорошие отметки – не столько из-за самих отметок, сколько из-за того, что это может ему дать впоследствии, – Рудольф никоим образом не раскрывал, что он так старательно внимает тирадам Дентона не из прилежания, а скорее как шпион на вражеской территории. Он прослушал у Дентона три курса и отлично сдал экзамены, после чего тот предложил ему место преподавателя на историческом факультете на ближайший год.

Несмотря на свое внутреннее несогласие с позициями Дентона, которые казались ему наивными, Рудольф уважал его больше всех других преподавателей и считал, что за время пребывания в университете только у него и научился чему-то полезному.

Это свое мнение, как и мнение по другим вопросам, он держал при себе, и преподаватели считали его серьезным студентом и хорошо воспитанным молодым человеком.

Оратор, помянув напоследок Бога, закончил речь. Раздались аплодисменты. Затем выпускники один за другим стали получать дипломы. Президент университета сиял, раздавая свитки, перевязанные лентой. Он был счастлив, что заполучил на церемонию члена кабинета министров. Он ведь не читал письма Бойлена, в котором тот обозвал его университет «сельскохозяйственным колледжем».

Спели гимн, оркестр сыграл благопристойный марш. Черные мантии разбрелись среди родителей и родственников. Они замелькали среди летней листвы, среди дубов, выделяясь черными пятнами среди ярких женских платьев, так что выпускники казались воронами в поле цветов.

Рудольф ограничился несколькими рукопожатиями. Впереди его ждал насыщенный день и вечер. Дентон, маленький, горбатенький, в очках с толстыми стеклами в серебряной оправе, отыскал его и пожал ему руку.

– Джордах, – сказал он, тряся его руку, – вы подумаете о моем предложении, да?

– Да, сэр, – сказал Рудольф. – Вы очень добры. – Уважай старших. Академическая жизнь спокойна, скромно вознаграждаема. Через год можно стать кандидатом, еще через несколько лет доктором, лет в сорок пять, возможно, получить кафедру. – Это, бесспорно, соблазнительно, сэр. – Но его это ничуть не соблазняло.

Они с Брэдом расстались, чтобы вернуть взятые напрокат мантии, а затем встретиться, как договорились, на автостоянке. У Брэда был старый, довоенного выпуска, «шевроле» со складным верхом. Брэд уже готов был мчаться в Оклахому, край, переполненный нефтью.

Они первыми выехали со стоянки. И даже не оглянулись. Их альма-матер исчезла за поворотом дороги. Четыре года… Сантименты появятся потом. Лет через двадцать.

– Давай проедем мимо магазина, – сказал Рудольф. – Я обещал Колдервуду заглянуть.

– Есть сэр, – сказал сидевший за рулем Брэд. – Я говорю как образованный?

– Как представитель правящего класса, – сказал Рудольф.

– Я зря времени не терял, – заметил Брэд. – Как ты думаешь, сколько имеет в год член кабинета министров?

– Пятнадцать-шестнадцать тысяч, – предположил Рудольф.