Бог пятничного вечера

– Укладывая спать, Мама рассказывала мне на ночь всякие истории, – усмехнулся он. – О великих квотербеках. Все и не сосчитать. От одной переходила к другой. Кто с кем соперничал из чемпионата в чемпионат. У нее это получалось – заслушаешься. А мне все было мало: постоянно ее просил – мол, пожалуйста, еще. Даже не представлял, пока не повзрослел, что это все правда. И очень долго не знал, что вы двое… Наверно, классе в седьмом мы смотрели видео с одной вашей школьной игрой, и она не успела выключить, и я увидел вас обоих после игры. – Парень пожал плечами. – Прикинул одно к другому… Мама говорит, ты любишь эту игру больше жизни. Больше, чем ее.

Я кивнул.

– Да, футбола мне не хватает.

– Так почему бы не попробовать? Попытайся.

Я покачал головой.

– Дело сложное.

Он посмотрел в сторону монастыря.

– Мама уверена, что ты вот-вот соберешь вещички, что за тобой пришлют самолет, и ты улетишь куда-нибудь на просмотр. Постоянно твердит, чтобы я не надеялся зря, не думал, что ты протянешь здесь до конца лета, чтобы я брал, что можно, и не привязывался.

Это в ней говорила боль.

– Послушай, я не собираюсь никуда улетать.

Выражение невинного любопытства на его лице сменилось искренним желанием понять.

– Я вчера в Интернете посидел…

Ди бросал мне крючок. Я подождал.

– И?

– Читал старые отчеты. Смотрел видеозаписи суда.

Снова пауза. Еще одна наживка. Подыграть?

– И?

– Та женщина, мисс Кастодиа… Она выступала… убедительно.

– Ее зовут Джинджер, и присяжные согласились с ней.

– Трудно сказать, но, судя по записи, ты это сделал.

– Вот и присяжные так посчитали.

Ди покачал головой.

– Я ей не верю.

– В таком случае ты в меньшинстве.

Он посмотрел через одно плечо, потом через другое.

– Ты, может, не заметил, но я наполовину белый и наполовину черный. У меня в детстве кличка была – Орео. Я всю жизнь в меньшинстве.

Я усмехнулся. Хорошо, когда человек может посмеяться над собой, а у него это получалось легко. Такое качество предполагает уверенность в себе.

– Печально слышать.

– Я тебе это не потому говорю.

– Ладно. Тогда почему?

– Потому что ценю то, что ты для меня делаешь, и не хочу, чтобы ты думал, будто я тобой просто пользуюсь, а в душе считаю тебя больным извращенцем.

– Тогда кем ты меня считаешь?

– Думаю, ты мог быть одним из великих, и мне здорово повезло, что мы вот так встретились, что я здесь, а ты – там.

– Далтон, есть люди, которые, если узнают про нас с тобой, скажут, что я пытаюсь убедить тебя в чем-то, чтобы ты поверил в мою невиновность, хотя мне даже собственная жена не верит. Ты должен это понять. Самый близкий мне на всей земле человек считает, что я – лгун, что я предал ее, как последний негодяй. И даже мой лучший друг и один из моих бывших тренеров не знают, что думать. Если про нас узнают, тебя назовут доверчивым и внушаемым, а для меня найдут слова похуже прежних. Важно вот что: если ты хочешь, если таков твой выбор, я буду тренировать тебя независимо от того, считаешь ты меня виновным или нет.

Ди улыбнулся и постучал себя по груди.

– Я чувствую тебя, пес.

Ну вот, опять.

– Ты понимаешь, что на кону? – спросил я.

Он ухмыльнулся.

– Я уже большой мальчик.

– Раз так, то ступай домой, поужинай и побольше пей. Увидимся здесь же завтра, около десяти.

Парень потрусил через лес.

– Далтон? – окликнул я.

Он остановился, развернулся, подбежал ко мне и вскинул брови.

– Ты лучше называй меня Ди.

– Ладно, – фыркнул я. – Послушай, Ди, что, если ты ошибаешься насчет меня?

Он расслабился и широко улыбнулся.

– Когда я вырасту, то вернусь сюда и отделаю тебя так же, как ты отделал того парня в тюряге.

– Ты и об этом прочитал?

– Ага.

Он снова побежал, а я снова его окликнул:

– Ди?

Паренек остановился и повернулся.

– Да, я все еще люблю мою жену. Больше, чем игру, в которую мы с тобой играем. И я отдал бы левую руку, чтобы в воскресенье днем вывести команду на поле. Или, – я улыбнулся, – в понедельник вечером.

Ди расплылся в ухмылке.

– Так я и думал.

Он исчез за деревьями.

– Эх, малыш, а ты уже вполне большой, – прошептал я.

Слева от нас, на линии деревьев, что-то мелькнуло, как вспышка, как солнечный луч, отразившийся от стекляшки или от объектива. Я прищурился, всматриваясь в темноту между деревьями. Две ветки как будто качнулись, но это мог быть и просто ветер. А может, и вообще ничего.

Или что-то.