Бог нажимает на кнопки

Если бы министр транспорта знал, что именно спрятано у министра здравоохранения в блестящем металлическом контейнере, он бы не отодвигался, а бежал сломя голову.

Но ему некуда бежать. Двери зала заседания охраняются, а президент смотрит особенно безжалостно. И вертел президентской воли невозможно согнуть или сломать. И значит, спасения нет.

Но это все еще пока неактуально. Все еще просто слушают доклад.

О детях. О поразительных показателях. О новом типе человека, рожденного обычным способом, но улучшенного производственным. О прогнозах социологов. О новых возможностях для лабораторных исследований (тут министр обороны просит уточнений, и министр здравоохранения углубляется в детали потенциальных исследований, вроде следующего: будет ли непривитый ребенок, рожденный привитыми родителями, лишен воли как продукт их воспитания и влияния среды или он не будет автоматически послушным благодаря генетике и врожденным инстинктам).

Президент наблюдает за ходом совещания молча, пригвождая взглядом к креслам каждого министра по очереди, не минуя никого.

– А как именно работает эта вакцина? – осмеливается уточнить министр внутренних дел.

– Подавляет область головного мозга, ответственную за волеизъявление, – отвечает министр здравоохранения.

– Но если человек ничего не хочет, то он не способен порождать новые идеи. Не отразится ли вакцинация на технологиях страны? На прогрессе? Ведь без воли к познанию и творчеству изобретатели не смогут изобретать.

– Все, что надо, в этом мире уже изобрели, – вмешивается президент.

– А иностранные державы? Конкуренты? – не сдается министр внутренних дел. – Они обскачут нас в технологиях и подчинят себе. Или мы убедим в пользе этих прививок все человечество?

– Не всегда надо действовать убеждением, – загадочно комментирует это предположение президент.

– Или надо будет всегда оставлять контрольную группу непривитых людей, – подает голос министр туризма. – Из их среды и будут происходить изобретатели и иные стимуляторы прогресса.

– Это исключено, – отвечает президент. – Такие люди обязательно захотят устроить революцию.

На некоторое время в зале воцаряется тишина, а потом министр культуры задает роковой вопрос:

– И когда ожидается начало глобальной вакцинации страны?

– Прямо сейчас, – отвечает президент и кивает министру здравоохранения.

Тот пошатывается.

Час металлического контейнера пробил.

– Взрослыми добровольцами, которые первыми опробуют на себе вакцину, будете вы, – объявляет президент.

Министры леденеют.

– Согласитесь, это самый гуманный способ, – обрушивает на них президент горячую и циничную проповедь. – Мы ведь еще не знаем, как вакцина действует на сформировавшийся мозг. Нет ли у нее каких-нибудь неожиданных побочных эффектов. Так разве мы можем опробовать ее на рядовых гражданах? Мы, давшие обет служить своему народу! Нет, мы рискнем сами. И сделаем это прямо сейчас.

– Но как же? – ужасается трепещущий министр связи. – Вот так, без подготовки? Не поставив в известность семью?

– Разве служение Родине не требует ежесекундной готовности к самопожертвованию? – выражает удивление президент, причем с такой интонацией, которая обычно требует приподнятой брови. Но бровь президента при этом, как обычно, не приподнимается.

Министр здравоохранения наконец достал и раскрыл свой контейнер. Там лежали наполненные прозрачной жидкостью шприцы.

Остальные министры уже впали в панику, и воздух в зале сгустился от спонтанных испарений их тел.

Подставить свое плечо означает перестать быть собой. Таким, каким привык быть.

Не мечтать о том, о чем мечталось еще за завтраком и по пути в здание правительства. Не желать того, на что было брошено столько усилий и что уже брезжит на горизонте.

Не хотеть вообще. Или все-таки чего-то хотеть? Еды? Напитков? Женщин?

«А если больше уже никогда не встанет ни на одну красотку?» – думает кто-то.

«А у меня и так уже давно не стоит», – думает кто-то другой, не то в качестве мысленного ответа на чужой посыл, не то ради самоутешения.

«И больше не захочется пользоваться накопленными деньгами?»

«А мы новую спальню купили. Из мраморного дерева. Так что же это получается: душа уже не будет радоваться игре красок редкой древесины?»

«Хочу домой!»

«Хочу в туалет!»

«А может, отпроситься и сбежать?»

Шприцы поблескивают и кажутся неотвратимыми.

И в каждом – эликсир духовного скопчества.

А вообще: можно ли жить дальше без воли?

Или какая-то воля все-таки останется?

«Что же делать?»

«Вскочить с ногами на стол и растоптать это все?»

«Броситься в ноги, сказать, что жена на сносях. Может, пощадят?»

«А мы ведь сами, сами себя на это обрекли. Не надо было с такой легкостью отдавать на растерзание народ. Вот и аукнулось».

«А я, кажется, сейчас описаюсь. Вот позорище. Но терпеть мочи нет. Почему? Совсем недавно вообще не хотелось».

«Во поле березка стояла. Во поле кудрявая стояла. Люли-люли стояла. Некому березу заломати. Некому кудряву заломати. Люли-люли… Я, должно быть, с ума схожу».

«А если всем перемигнуться и вколоть эту дрянь президенту? Кто нас тогда потом заставит? Никто».

«Жену, жену жалко. Только зажили».