Бог нажимает на кнопки

Но ей никто не ответил. Да и могла ли она рассчитывать на ответ во время операции, когда хирург сосредоточен исключительно на пациенте и весь превратился в пальцы?

Маленький трепетный мозг ребенка принял в себя таинственную железку, и глаза его дрогнули под опущенными веками.

Ему не больно, это она точно знала, но все равно захотела сжать и погладить маленькую ножку. Скорее для того, чтобы успокоить себя, а не его.

И операция снова пошла по знакомому ей сценарию. И закончилась благополучно.

Только голова малыша сильно увеличилась в размерах из-за многочисленных бинтов, и теперь он был похож на маленькую белую тыкву с младенческим туловищем.

– Пульс в норме, давление в норме.

– Ну и отлично. Справились быстро, теперь можно и отдохнуть.

И ребеночка увезли в отделение интенсивной терапии, как и полагалось, пока он не придет в себя.

«Сбегаю потом проведаю его, – пообещала себе медсестра. – Такой хорошенький, такой бедненький».

И она сдержала обещание: в пересменок не помчалась сразу в гардероб, а зашла проверить, как там прооперированный сиротка.

К ее изумлению, рядом с кроваткой кто-то был – одетый в темное мужчина с очень прямой, прямо-таки военной выправки, спиной.

Услышав ее шаги, мужчина обернулся, и сердце в ней почему-то замерло.

И не то чтобы он был как-то особо страшен или уродлив, но все-таки отвратителен до гадливости. Наверное, потому что лицо его было почти совсем как неживое, словно с одеревенелыми мышцами, зато взгляд, наоборот, жуткий и цепкий.

Медсестре показалось, что он пронзил ее этим взглядом и мгновенно понял ее всю, до самых сокровенных и стыдных мыслей и воспоминаний. Как рентген, как детектор лжи. А ведь она не успела даже поздороваться.

Впрочем, длилось наваждение недолго, потому что мужчина словно выдернул из нее свой взгляд, как шампур из шашлыка, и холодным тоном спросил, что ей надо.

– Я пришла проверить малыша. Я медсестра, работала на операции.

Мужчина, кажется, был совсем не рад услышать такие слова. Она почувствовала это и попятилась, прося прощения и лепеча что-то вроде: «Уже ухожу. Не буду вам мешать».

Тогда и мужчина, показав, что беседа исчерпана, а извинения приняты, отвернулся и опять одеревенел шеей и спиной.

«Наверное, кто-то из яслей, может, даже сам благотворитель», – подумала медсестра.

Только вот что странно: когда она уже собиралась выйти из отделения, она услышала слова мужчины, обращенные к ребенку.

Может, ей померещилось, конечно. Все-таки в интенсивной терапии всякие приборчики пикают, лезут в уши.

И все-таки. Он сказал не традиционное «Привет, малыш!». Или «А кто это у нас проснулся?!» Или «Очнулся – вот молодец». Или «Ай да мы! Как быстро пришли в себя».

Любая подобная фраза была бы очень уместна в этих стенах. Даже по отношению к ребенку, который еще не понимает смысла слов.

Но мужчина в темном сказал что-то совершенно не вяжущееся с действительностью.

Он сказал: «Ну что ж! А теперь я тебя включу».

Глава 18. 2027 год

После того как учитель исцелил его от слепоты и присвоил порядковый номер вместо имени, жизнь 22-го изменилась совершенно.

Во-первых, в ней появились книги. Во-вторых, слепая (вот уж игра слов так игра слов) вера.

Все это, естественно, вдобавок к чудесно обретенному зримому миру, от которого он был в восторге, но одновременно и изрядно устал.

Книги и вера помогали корректировать неблаговидные реалии, наполняли отрывочные события смыслом, собирали в единую картину пеструю мозаику бытия.

И все же ему было сложно. Он, привыкший жить в темноте, не ожидал, что щедро залитые светом, во-первых, не умеют его ценить, а во-вторых, сознательно заслоняют его от себе подобных.

– Большинство людей не готовы к свету и недостойны его воспринимать, – объяснял учитель. – Они копошатся в трясине мелких мыслишек и не догадываются задрать голову к небу и обнаружить новую перспективу.

– Вы пришли, чтобы научить их? – спрашивал 22-й.

– Ты так думаешь?

– Да.

– Я не буду скрывать от тебя правду: я пришел, чтобы подчинить их. Учиться они тоже не способны. Большинство из них.

– Разве люди не принимали пророчество от божественных посланников прошлого? – спрашивал 22-й. – Разве большая часть мира так или иначе не абсорбировала библейскую мораль и не примкнула к избранной пастве?

– Чушь собачья! – этот человек не отличался деликатностью. – Разве те, кто называют себя христианами, не являют собою жалкий пример пошлого и ничтожного прозябания под небесами? Во что они верят? В тесто и вино, превращающиеся во рту посвященных в кровь и плоть убитого бога? В искупление страданиями? В чистоту помыслов? Да большинство из них просто жалкие врали, не способные признать ни собственную низость, ни убогость их оскопленной веры.

– И что же делать?

– Подвести итоги и двигаться дальше. Христианская эра милосердия прошла. Мой предшественник не справился с превращением мира в райский сад. Мы опробуем новые методы. Не милосердие, а укрощение. Не хаотичное столкновение свободных воль, а тотальный контроль.

Эти мысли пугали 22-го, но и пьянили его дрожжами дерзости, на которой взошла философия учителя.