Блуждающий в темноте

— Он в той же камере, где сидел Вик? — спросила Наоми.

— Последние пять лет…

— Тогда мы бы хотели ее увидеть.

— Думаю, вам там особенно не понравится, констебль.

Наоми улыбнулась:

— Я здесь не за тем, чтобы мне что-то нравилось.

— Ладно, — с неприкрытым злорадством произнес Хаттон таким тоном, будто разговаривал с неразумным ребенком; наверное, остался бы доволен, если бы наш визит в камеру закончился совсем плохо. — Дайте мне минутку. — Он выбрался из-за стола и вышел.

Наоми округлила глаза:

— Тут так воняет…

Она была здесь впервые, но вряд ли это забудет. Я решил проверить, можно ли открыть окно, выходящее на тюремный двор. Наоми подошла ко мне. Группка заключенных как раз выходила на дневной свет.

— Час в день… — сказала Наоми.

Мы молча стояли и смотрели. Заключенные кругами ходили по двору, низко опустив головы.

— Надо же, — удивилась Наоми. — Строго по часовой стрелке.

Я кивнул:

— Видимо, чтобы быстрее отмотать срок.

3

Заключенные категории «А» вызывают невыразимое чувство безнадеги. Большинство из них представляют угрозу для безопасности окружающих и отбывают пожизненное заключение с очень малой вероятностью выйти на свободу до преклонного возраста. Не так давно тюрьма «Стренджуэйз» в жесткой конкурентной борьбе опередила все остальные тюрьмы страны по уровню самоубийств. Когда вокруг стены пятиметровой толщины, самоубийство представляется единственным выходом. По пути в закрытое крыло охранник вводил нас в курс дела:

— Большинство из тех, кто здесь сидит, нельзя помещать с основным контингентом. Шизики, несовершеннолетние, севшие по особо тяжким статьям, любители самоповреждения. — Он повернул ключ в выщербленной железной двери. — Ну и растмы, конечно.

— Растмы? — переспросила Наоми.

— Растлители малолетних. Педофилы. — Охранник с грохотом захлопнул за нами дверь и снова повернул ключ в замке.

— Они содержатся в одном крыле с несовершеннолетними?

— Ага, — подтвердил охранник, неверно истолковав ее тон. — Такая вот ирония судьбы.

Он провел нас в крыло «Е». Четыре яруса зарешеченных камер, решетчатый пол. Звук шагов напоминал грохот кастрюль, катящихся по лестнице. При нашем приближении разговоры в камерах стихали. Заключенные подавались вперед, жадно провожали взглядами Наоми. Молча, будто запоминали, как она выглядит.

— И к какой из групп относится интересующий нас парень? — спросил я.

— Парень? — Охранник рассмеялся. — Сами увидите…

— Мы и так взволнованы, так что лучше бы без дополнительных сюрпризов, — сказал я.

— Адам у нас непостоянен. Иногда это «он», иногда — «она». Сегодня — нечто среднее.

— Поэтому его содержат отдельно?

— Да, и еще из-за наркомании.

— Что он употребляет?

— Спайс, — пояснил охранник. — Как и другие. Популярная здесь штука. Помогает время коротать.

Я слышал о том, как ранее не употреблявшие ничего подобного люди выходят из тюрьмы с такими привычками, от которых невозможно избавиться. Сначала к ним беспощадна жизнь, потом — система. А в стенах «Стренджуэйз» они становятся беспощадны к самим себе.

Мы дошли до камеры Адама, и охранник сказал его соседу, что надо ненадолго выйти. Тот покорно пожал плечами. Охранник надел на Адама наручники. Аккуратно, стараясь не задевать перекрестные шрамы — старые и новые следы самоповреждения. Адам был худой, с волосами, собранными в короткие хвостики, и легким макияжем.

Не скрывающим фингал.

Под ним красовалась тату в виде слезы, и это означало, что он кого-то убил. Все молчали, пока в коридоре не стих грохот шагов надзирателя и сокамерника. Я хотел было представиться, но Адам меня опередил:

— Знаете, что эту тюрьму построили в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году?

Я покачал головой и поглядел на облупившуюся штукатурку, тусклую лампочку и выщербленные стены.

— По мне, так гораздо раньше.

Адам с готовностью рассмеялся. Точнее, фыркнул.

— Через два года после того, как Достоувски опубликовал «Преступление и наказание». — Фамилию автора он выговорил с ошибкой, поскольку никогда не слышал, как она произносится. — О чем это вам говорит?

— О том, что архитектор его не читал, — ответил я.

Адам снова фыркнул; я спросил разрешения сесть.

Он кивнул. Я сел на краешек кровати. Наоми пришлось сесть ближе к Адаму. Ему явно было не по себе в ее присутствии, и он отвернулся. Наверное, пытался придумать новый остроумный вопрос. Похоже, он любил поговорить, но ему редко выпадала такая возможность.

Я пришел ему на помощь:

— Значит, ты читал «Преступление и наказание»?

— Да я в нем живу, — фыркнул он. — А ты?

— Брался несколько раз…

— В этом и проблема. Пожизненный срок надо, чтобы этот чертов роман одолеть.

— Но тебе он понравился? — спросила Наоми.

— У меня не пожизненный, — слегка смущенно ответил Адам и, скрипнув койкой, отодвинулся чуть дальше к стене, хотя и так сидел напротив нас. — Да, понравился. Он потрясающий. И концовка неожиданная. Обязательно прочитай. Вам там всем надо его прочитать. — Он кивнул в нашу сторону. Потом понял, что я собираюсь задать вопрос, и снова опередил меня: — Тебе сколько лет?

— Тридцать один.

— Мне тоже. — Его голова слегка поникла.