Блудливое Средневековье

Да и в тюрьму за это уже не сажали, максимум, священник на исповеди мог потребовать покаяться и назначить несложную епитимью.

Поэтому божба в XVI веке приобрела пышные, цветистые формы. Клялись «святым чревом», «кровью Христовой», «смертью Христовой», «ранами божьими», «святой пятницей», всевозможными ранами и частями тел многочисленных святых. Можно сказать, что божба превратилась в своего рода искусство – как только в ней не изощрялись модники, мальчики, пытающиеся выглядеть взрослее и даже определенные группы женщин. Впрочем, это уже скорее XVII век, когда виток эмансипации привел к тому, что женщины, старавшиеся быть передовыми, начали курить трубку и божиться.

В XVI веке ярким примером использования божбы выступает один из знаменитейших героев Шекспира – сэр Джон Фальстаф. Он ругается постоянно и разнообразно, что делает его эталоном модного сквернословца. Он называет своего друга Бардольфа «беспрерывным факельным шествием, вечным фейерверком», потому что у того красный нос, и потом еще долго изощряется на эту тему. Он ругает хозяйку дома, заявив, что «честности в тебе не больше, чем сока в сушеном черносливе», и сравнивает ее с выдрой, которая ни рыба ни мясо. Называет принца Генриха за глаза «болваном», а в лицо обзывает его «рычащим львенком». Принц не остается в долгу и называет Фальстафа «краснорожий трус, этот лежебока, проламывающий хребты лошадям, эта гора мяса». На что тот ему отвечает: «Провались ты, скелет, змеиная кожа, сушеный коровий язык, бычий хвост, вяленая треска! Ух! За один дух не перечислишь всего, с чем ты схож! Ах ты, портновский аршин, пустые ножны, колчан, дрянная рапира!» Причем все это у Фальстафа постоянно перемежается божбой вроде «God’s blood» и «God-a-mercy!».

Показательно, что принц в пьесе нисколько не обижается. Спектакль долго и успешно шел на сцене, вызывая у зрителей исключительное одобрение, – даже в худшие для театра периоды сэр Джон Фальстаф неизменно обеспечивал отличные сборы.

Дурной вкус

Нельзя забывать о такой странной и необычной для современного человека особенности, как то, что Шекспир в XVI веке считался дурновкусицей. Как, впрочем, и другие драматурги, поскольку театр вообще числился довольно низменным развлечением. Поэтому, если сейчас цитирование Шекспира – признак хорошего образования (а в Англии вообще что-то вроде социального маркера), то четыреста с лишним лет назад это годилось не для приличного общества, а скорее для компании простолюдинов.

Джентльмену же скорее пристало цитировать латинские и греческие изречения, демонстрирующие его хороший вкус и классическое образование. В этом тоже были свои подводные камни – попытка говорить «по-джентльменски» везде, кроме среды самых образованных рафинированных джентльменов, вызвала бы только раздражение. Представьте, какое впечатление может произвести заумная речь, да еще и пересыпанная словами и выражениями на непонятном языке.

Возвращаясь к Средневековью – подобная специфика существовала и тогда, только касалась она больше не джентльменов, а людей церкви. Именно они в Средние века больше всех любили демонстрировать свою образованность. Мне довелось столкнуться с этим на практике – однажды пришлось искать нужную информацию в сборнике завещаний, составленных лондонцами XIV–XV веков. Вот тогда я оценила разницу между нормальным языком, которым было написано большинство документов, и завещанием высокообразованного клирика. Мало того, что оно было написано цветистым слогом и пересыпано латинскими цитатами, так этот клирик еще и называл все, что только можно, на французский манер.

«Поцелуй меня в задницу!»

Но оставим виртуозную божбу избранным и поговорим о том, как ругались широкие слои населения.

Думаю, по вынесенной в заголовок фразе все и так уже догадались, что список распространенных ругательств мало изменился со времен Средневековья. Но вот их смысловая нагрузка… Приведу конкретный пример, из которого многое станет ясно.

Разбиралось однажды в церковном суде Лондона дело об оскорблении – некая Мэри Гоатс подала жалобу на свою соседку Элис Флавелл. С чего началась их перебранка, значения не имеет, но закончилась она тем, что Мэри крикнула: «Поцелуй меня в задницу!», а Элис ответила: «Нет уж, пусть это делает Джон Карре». И Мэри подала на нее в суд – за оскорбление и клевету.

Казалось бы, что такого? Но как я уже сказала, в Средние века и даже в эпоху Возрождения оскорбительные слова несли совсем иную нагрузку, нежели сейчас. Для нас слова – это просто слова, и когда кого-то посылают самым многоэтажным матом, люди обычно обижаются на само намерение их оскорбить, но вряд ли кто-то в здравом уме решит, что речь на самом деле идет о его матери. Конкретная смысловая нагрузка в ругательствах осталась только у специфических групп населения, самая известная из которых – уголовники. Их оскорбительные слова несут вполне конкретный смысл, поэтому за некоторые оскорбления могут на самом деле убить – они, как и в Средневековье, смываются только кровью.