Блокада

Слухи о залитом кровью городе дошли до фронта, близкого, но все же иного мира. Уже все знают, что в городе куда хуже, чем на передовой: голодней, безвыходней, беззащитней. Безнадежный Ленинград, отрезанный немцами от Большой земли, свои хотели отрезать и от его родного фронта. С тех пор, как саночки открыли навигацию, отпуска в город фронтовикам запрещены. Но штабные работники и военные корреспонденты, ежедневно наезжавшие в город по долгу службы, по долгу совести не могли скрыть правды от своих фронтовых товарищей.

О голоде в городе армия узнала не сразу, как не сразу пришел он сам. Скрип детских саночек, зловещий и скорбный, чудился на фронтовом снегу всем – и генералам, и солдатам. Армия содрогнулась, но осталась стоять на месте: была еще крепка, не хуже других, а духом сильнее.

Ленинград, еще так недавно бывший направлением главного удара всей войны, сдавленный теперь бульдожьей хваткой блокады, остался как будто в стороне. Сердцем войны стала Москва – вечная соперница.

Осажденный понял: теперь не до него. Он остался один на произвол остервенелой немецкой артиллерии. Он оставлен один перед лицом голода и холода – врагов страшнее немцев. Он остался один, потому что не нужен был больше войне, а если и нужен, то лишь как стратегический тупик. Он остался один на трипогибель блокады: голод, холод, огонь.

А жители осуждены просто на гибель. Стоят они в очередях, мерзнут, терпят. Жить-то хочется. Вот и мечутся они с Петроградской стороны на Выборгскую и с Нарвской заставы на Московскую, с Карповки на Охту, – и со всех сторон они везут и их везут – на саночках на кладбища: Волково, Митрофаниевское, Смоленское, Преображенское, Богословское Новодеревенское – мало ли их?

Не нужен был больше Осажденный войне, зато смерть от него не отказалась.

На Нарвской площади праздничное оживление. Она окаймлена очередями: на случай обстрела люди жмутся к стенам домов; ей последние дни везет: как будто вышла из полосы обстрелов и бомбардировок.

Но это только на время. Она еще не раз зальется кровью. Путиловский завод, комбинат «Красный треугольник», Балтийский вокзал – невыгодное соседство. Впрочем, настало время, когда военные объекты перестали существовать для противника: садисты артиллеристы садили куда попало, лишь бы по городу.

Из разбитых окон Дома культуры имени Горького кустиками выглядывали флажки. Красные конечно. А рядом – по-прежнему высится Сталин. Обуглившийся, черный от копоти. Пугало? Символ неудачной войны? Или непобедимости?

Счастливцы с полными ведрами пива останавливаются, размышляют вслух:

– Ишь, дьявол, какой ловкий, уцелел, а?

– Черт усатый!

– Он так и немцев проведет, погодите.

– Он себе и в ус не дует.

– Это ему еще вожжа под хвост не попадала.

– Пущай стоит, все одним ероем больше будет.

– И без него справимся!

Ленинградцы, сами того не замечая, привыкли говорить что вздумается. Куда девались сексоты? Конечно, эти служилые люди остались в городе, но их «литературный материал», очевидно, не интересовал больше начальство НКВД, само значительно поредевшее с началом блокады; кто улетел в Москву, а кто и на фронт пошел. Не все же своих стрелять, иногда нужно и немцев. В Ленинграде не было уже ни смысла, ни возможности выполнять главную галерную миссию НКВД: не самолетами же возить людей в концлагеря.

О чем говорят в очередях? Вот очередные слухи и сплетни:

…Маршалы Кулик и Шапошников сброшены с десантными армиями на помощь Ленинграду. Но скептики утверждают, что Кулик попал в болото и сидит, похваливая его, а Шапошников не поспеет и к шапошному разбору… Прилетел в Ленинград Сталин. Ворошилов требовал от него немедленной помощи, или сдать город, чтобы не губить ни его, ни жителей. Сталин отказал. «Ты – кавказский ишак», – сказал Ворошилов и дал ему по морде. За это незадачливого маршала и отставили от командования… Есть на Васильевском острове старушка, точно предсказывающая, какие улицы и когда будут бомбить или обстреливать. Но скептики замечают, что этой старушке верят обычно тоже только старушки. По всем линиям острова, как говорится, туда-сюда и обратно тихонько влекутся они с узелками, крестясь и охая… После блокады всем жителям обязательно выдадут жалованье, считая каждый месяц блокады за год… Скоро прибавят норму выдачи хлеба – не вечно же можно жить на 250 гр. в день… Скоро сбросят с самолетов сотни тысяч тонн витаминных концентратов, рыбьего жира и глюкозы… А самое главное: все-все говорят! – что к Новому году блокада будет прорвана – и запируем на просторе!

Но Москва слезам не верит, а Питер – слухам.

– Как женщина я считаю, что все это бабьи сплетни, – заявила Тамара, и Дмитрий с ней согласился. Он курил, лежа в постели по сладко-мирной, почти забытой привычке. Как мало человеку надо! Хорошо выспался, но не хотелось вставать, чтобы не смотреть в глаза этой «женщине», определенно уже имеющей свой взгляд, как на все в жизни, и на эту ночь в стиле «все равно – война» или «все равно – любовь», – еще сам не разобрался как следует.