Блэкаут

– Кто вы? – Голос санитара готов был сорваться. – Что вы здесь делаете?

Манцано приоткрыл глаза и прикрыл лицо ладонью.

– Прошу вас. Свет, – проговорил он.

– Вы говорите по-английски? – спросила врач. – Что вы здесь делаете? Откуда вы?

– Из Италии, – ответил Манцано. Им не стоило знать, что он понимал по-немецки и слышал их разговор.

Женщина внимательно посмотрела на него:

– Вы видели нас, верно?

Пьеро кивнул, глядя ей в глаза.

– Думаю, вы поступили правильно, – прошептал он по-английски.

Женщина продолжала смотреть на него. Манцано не отводил взгляда.

Так прошло несколько секунд, в конце концов врач прервала молчание:

– Тогда уходите. Или помогите этим людям.

Пьеро колебался. Можно ли назвать это помощью? Он сознавал, что не может судить о состоянии этих людей. Ему оставалось полагаться на экспертное мнение врача. Но как быть с моральной стороной вопроса? Манцано придерживался твердого убеждения касательно эвтаназии. Ему самому не хотелось бы, чтобы аппараты искусственно поддерживали функции его тела, когда сознание угаснет. Однако он понимал, как непросто констатировать это состояние. Остались ли в этом безжизненном теле отголоски прежнего «я»? И если да, то чего оно хотело? Жить? Попрощаться? Или простой возможности самому принять решение? И разве можно в таком случае считать сознание угасшим? Все эти мысли пронеслись в голове одним вихрем. Но сейчас от Манцано требовались не теоретические измышления. Женщина выразилась вполне ясно: «Уходите. Или помогите этим людям». Умно. Она не сказала «помогите нам». Нет, простой риторической уловкой она подчеркнула – возможно, мнимую – самоотверженность собственных действий. Тогда Пьеро почувствовал бы себя не заговорщиком, а благодетелем. Но у него не получалось. Он привалился к стене, лишь теперь поняв, как, должно быть, чувствовал себя санитар. И каково было женщине. Манцано сжал рукоятки костылей и выпрямился:

– Что я должен делать?

– Просто будьте рядом, – ответила врач мягким голосом. – Вы уверены, что справитесь?

Пьеро кивнул.

Она направилась к кровати позади них. Только теперь, в свете фонаря, Манцано увидел, что там лежит человек. Это была женщина. Щеки глубоко запали, глаза закрыты. Пьеро не заметил никаких признаков жизни.

– Возьмите ее руку, – попросила врач.

– Что с ней? – спросил Манцано, присев на край кровати.

– Полиорганная недостаточность, – ответила врач.

Он нерешительно взял руку женщины. У нее была изящная кисть, с ухоженными ногтями, но жесткая и холодная. Манцано не почувствовал никакой реакции на прикосновение. Рука неподвижно лежала в его ладони. Как мертвая рыба, подумал Пьеро, хоть сравнение было ему и не по душе.

Врач приготовила новый шприц.

– Это Эдда, ей девяносто четыре, – сообщила она вполголоса. – Три недели назад пережила инсульт, третий за два года. Мозг серьезно пострадал, шансы, что она когда-нибудь очнулась бы, равнялись нулю. На прошлой неделе появился отек легкого, а позавчера отказали почки и другие органы. В нормальных условиях я дала бы ей еще двадцать четыре часа. Но без аппаратов это невозможно.

Она набрала в шприц жидкость из ампулы, после чего повторила процедуру с капельницей, как в первом случае.

– Ее муж давно умер, дети живут где-то в Берлине и Франкфурте. Перед отключением им еще удалось ее навестить.

Манцано слушал и, сам того не сознавая, начал гладить руку женщины.

– Она была учителем немецкого языка и истории, – продолжала врач. – Это мне ее дети рассказывали.

Перед внутренним взором предстала еще молодая Эдда, в тусклых цветах, как на старых фотографиях. Были ли у нее внуки? Только теперь на глаза ему попалось фото в маленькой рамке на прикроватной тумбочке. Манцано наклонился, чтобы как следует разглядеть: пожилая пара, празднично одетая, в окружении девятерых взрослых и пятерых детей разного возраста, тоже одетых, вероятно, по какому-то случаю. Тогда ее муж, по всей видимости, был еще жив.

Врач закончила процедуру и вернула трубку капельницы на место.

– Примерно пять минут, – произнесла она шепотом. – Мы пока займемся другими. Вам оставить фонарь?

Манцано отказался и проводил ее взглядом. Он сидел в темноте, держал руку Эдды и чувствовал, как слезы катятся по лицу.