Блек. Маркиза д'Эскоман

«О! Не искушайте меня, — воскликнула я, — я и так уже слишком к этому предрасположена, Бог мой! Разрешите мне, нет, не забыть, это невозможно, но разрешите мне молчать».

«Единственное утешение, которое остается в непоправимом несчастье — это плакать и жаловаться. Излейте мне ваши жалобы, поплачьте у меня на груди; я вам расскажу, как сильно он вас любит, сколько он сражался, боролся, страдал, а главное, я вам расскажу, как он вас до сих пор любит…»

«О! Замолчите, замолчите!» — сказала я ему, зажимая руками уши, чтобы не слышать.

«Да, вы правы, не здесь, посреди этой улицы, мы должны воскрешать подобные воспоминания; я буду иметь честь нанести вам визит и надеюсь, вы не откажетесь меня принять».

Он попрощался со мной и удалился, прежде чем я смогла ему ответить.

Я вернулась к мадемуазель Франкотт, сильно обеспокоенная этой встречей и испуганная своим желанием вновь увидеть Грасьена, чтобы говорить с ним об Анри. Однако я сознавала необходимость бежать от этого непреодолимого искушения и попросила мадемуазель Франкотт, если это возможно, поселить меня у нее в доме, предложив вычитать из моего заработка за это жилье. К несчастью, весь дом был занят, и мадемуазель Франкотт не могла выполнить мою просьбу.

Я занимала на улице Гран-Сер маленькую комнатку на четвертом этаже, куда и приходила каждый вечер около девяти часов, то есть сразу же после закрытия магазина.

По воскресеньям после двенадцати я была свободна.

Ничего не знаю о том, как Грасьену удалось узнать мой адрес, но в тот же вечер, возвращаясь домой, я нашла его стоящим на улице у двери дома, в котором жила.

Рассказываю вам все, сударь; вы слушаете мою исповедь, поэтому вы должны знать не только мои поступки, но и мои чувства, даже мои мысли. Так вот, узнав Грасьена, я испытала скорее нечто вроде радости, чем чувство страха.

Да, это правда, я сделала движение, собираясь броситься к нему.

Он заметил это и конечно же сразу понял, какую власть может взять надо мной.

К тому же он произнес вначале несколько слов, которые отняли бы у меня всю мою решимость в том случае, если бы у меня были бы силы оттолкнуть его.

«Расставшись сегодня с вами, — сказал он мне, — я написал Анри; я ему сообщил, что видел вас, что вы его по-прежнему любите. Я получу его ответ послезавтра».

«О сударь, — ответила я ему, не имея сил устоять перед его словами, — что вы хотите от меня, пробуждая подобные воспоминания и воскрешая такую любовь? Вы меня погубите».

И, опершись об угол двери, я заплакала.

«Мадемуазель, — сказал он, — я не буду сегодня слишком настойчив; ваше нынешнее состояние обязывает меня проявить деликатность; но послезавтра, в воскресенье, как только магазин мадемуазель Франкотт закроется, я вновь буду иметь честь быть у вас».

«О сударь! — вскричала я. — Что скажут, увидев, как вы приходите ко мне? Это невозможно, невозможно!»

«Успокойтесь, мадемуазель, — сказал он. — Случай распорядился так, что наш командир эскадрона живет в том же доме, что и вы. Почти каждый день мои обязанности призывают меня к нему, а помимо их, нас связывает еще и дружба; он проживает на третьем этаже; вы на четвертом; выходя от него, я поднимусь к вам, никто об этом не узнает; увидят, как я ухожу; что ж, я посещаю господина Ленгарда по делам службы, никто не сможет ничего сказать по этому поводу».

И, все так же не дожидаясь моего ответа, Грасьен почтительно попрощался со мной и удалился.

Я провела бесконечную бессонную ночь, а мой завтрашний день превратился в сплошное ожидание.

Я ждала того часа, когда должна была увидеть Грасьена, с таким же нетерпением, с каким когда-то ждала той минуты, когда должна была увидеть Анри. По правде говоря, я по-прежнему ждала только Анри, лишь его одного.

В десять минут первого пополудни я была у себя. В половине первого в дверь тихо постучали.

«Вы получили ответ?» — спросила я Грасьена, открывая ему дверь.

«Возьмите, — он протянул мне распечатанное письмо, — прочтите его, и вы увидите, солгал ли я, сказав, что он вас все еще любит».

Я жадно схватила письмо и подбежала к окну не столько ради того, чтобы лучше видеть, сколько ради того, чтобы остаться в одиночестве.

Читая письмо, я слышала глухое ворчание Блека; два или три раза я прерывала чтение, чтобы заставить его замолчать; но впервые он меня не послушался.

Да, к моему несчастью, письмо было именно таким, как это обещал мне Грасьен. Анри любил меня по-прежнему, он любил только меня одну, он был несчастен и сожалел, что у него недостало сил отказаться от этой свадьбы, ставшей причиной его горя.

Прочитав и перечитав письмо Анри, я хотела отдать его Грасьену.

«О! — сказал он. — Оставьте его себе, мадемуазель; в действительности это письмо адресовано вовсе не мне, а вам. Что я буду с ним делать?»

И он со вздохом отстранил мою руку.

Я прижала письмо к губам и спрятала его у себя на груди.

Грасьен продолжал стоять.

Я знаком предложила ему сесть.

Он понял, что единственное средство продлить свой визит — говорить со мной об Анри.

Час пролетел как минута; на два часа был назначен смотр. Грасьен поднялся первым.