После свадебных торжеств Грасьен вновь вернулся в свой полк, стоявший в Шартре. Его-то я и встретила накануне, полагая, что встретила Анри; проще ничего и быть не могло.
Однако в том состоянии души и ума, в каком я находилась, для меня все представляло угрозу.
В это время я услышала, как хлопнула входная дверь, и через перегородку из двойного стекла, отделявшую меня от магазина, я увидела вошедшего молодого офицера и узнала в нем Грасьена.
Он зашел купить перчатки.
Без сомнения заинтригованный необычным приключением, он проследил за мной или же разузнал, где я работаю, и покупка печаток была всего лишь предлогом, чтобы узнать, кто я такая.
Вся дрожа, я оперлась о комод; его холодный мрамор остудил мои пылающие руки. Под различными предлогами офицер провел в магазине около четверти часа и ушел, оглядевшись вокруг себя с видом человека, обманутого в своих ожиданиях.
Это посещение магазина нисколько не удивило мадемуазель Франкотт. Нас было там четыре или пять девушек; самой старшей не исполнилось еще и двадцати лет, и эти господа из гарнизона под предлогом заказать себе новые рубашки или купить перчатки наносили частые визиты в магазин. Мадемуазель Франкотт извлекала из этого свою выгоду и давала нам два совета: быть приветливой и нежно улыбаться в магазине и строго вести себя во всех других местах.
Теперь, когда в голове у меня прояснилось, мне больше незачем было находиться в задних комнатах заведения; я вернулась в магазин и заняла свое обычное место за кассой.
Девушки разговаривали о только что вышедшем красивом офицере. Его впервые видели у мадемуазель Франкотт, и вы можете себе вообразить, что эти четыре языка в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет могли сказать о красивом двадцатипятилетием офицере.
Все очень жалели, что меня не было, когда он пришел.
Но конечно же офицер появится снова: он провел здесь четверть часа, и, оставаясь здесь четверть часа, он, вне всякого сомнения, имел определенное намерение.
Я слушала эти пересуды, закрыв глаза и не вымолвив ни слова; одна я могла бы пролить свет на это событие и разрешить спор, но не стала делать этого.
На следующий день мне надо было выйти в город. Вся дрожа, я ступила за порог магазина. Меня пугала встреча с господином Грасьеном, но в то же время я смертельно желала увидеть его, ведь только с ним можно было бы поговорить об Анри, а мое бедное сердце истосковалось по этой радости.
Впрочем, едва сделав сто шагов, я встретила молодого человека.
Я остановилась как вкопанная.
Он приблизился ко мне.
«Мадемуазель, — сказал он, — соблаговолите принять мои извинения за тот страх, что мы причинили вам, я и мой товарищ. Я не стал дожидаться сегодняшнего дня, чтобы извиниться перед вами, и, узнав, в каком магазине вы работаете, поспешил появиться там. Но вас не было видно; не зная вашего имени и опасаясь допустить какую-либо бестактность, я не осмелился спросить о вас. Поэтому я благодарен случаю, сделавшему так, что мне удалось встретить вас сегодня и, следовательно, позволившему мне высказать все то сожаление, какое я испытываю, видя ужасное впечатление, которое производит на вас мое присутствие».
«Сударь, вы ошибаетесь, — ответила я. — Истинная причина этого впечатления вам неизвестна; оно имеет своим источником не отвращение, а совсем иное чувство».
«Как?! Мадемуазель, — прервал меня Грасьен, — неужели я мог бы быть так счастлив?..»
Я, в свою очередь, перебила его.
«Сударь, — произнесла я, — нам необходимо объясниться. Я не стремлюсь к этому, но и не стану уклоняться. Вы ведь господин Грасьен д’Эльбен, не правда ли?»
«Откуда вам известна моя фамилия?»
«Брат господина Анри д’Эльбена?» — продолжала я.
«Без сомнения».
«Вы приезжали в Париж на свадьбу вашего брата с мадемуазель Адель де Клермон, не так ли?»
«Да».
«И он поручил вам отнести письмо одной девушке, которую он любил…»
«Которую он все еще любит и которую будет любить всегда», — возразил Грасьен.
«О! — вскричала я, взяв его за руки и разразившись рыданиями. — Вы говорите правду?»
«Бог мой! Неужели вы Тереза?»
«Увы, сударь…»
«Бедное дитя, хотевшее утопиться?»
«Откуда вы это знаете?»
«От него. Он узнал обо всем; он был у госпожи Дюбуа, но вы уже уехали, и никто не смог ему сказать, ни куда вы отправились, ни что с вами стало. О! Как он будет счастлив узнать, что вы живы и не проклинаете его!»
«Я слишком его люблю, чтобы когда-нибудь проклясть», — прошептала я.
«Вы мне позволите заверить его в этом?»
«Анри знает мое сердце и, надеюсь, не нуждается в подобном заверении».
«Все равно! Завтра он будет знать, что вы здесь и что я имею счастье видеть вас».
Я вздохнула, вытирая слезы.
«Но мне недостаточно просто увидеть вас, мне необходимо видеться с вами постоянно. Вы его любите?»
«Да, всей душой».
«Отлично, мы будем говорить о нем».
«Теперь мне больше непозволительно говорить о нем, так же как непозволительно любить его».
«Всегда позволительно любить брата и говорить о брате; мы будем говорить о нем как о брате».