Блек. Маркиза д'Эскоман

— Лувиль, — ответил Грасьен, — я очень серьезно прошу вас прекратить эту шутку, она и так уже слишком затянулась. Я сообщил этому господину мое решение; дальнейшая настойчивость выглядит неуместно и бестактно, и это меня удивляет в таком пожилом и светском человеке, как шевалье; с другой стороны, если бы я стал насмехаться, как это делаете вы, над уделом девушки, который после всего случившегося мне следует оплакивать, то это свидетельствовало бы о недостатке деликатности и сердечности с моей стороны. Подумайте о том, что я вам сейчас сказал, сударь; задумайтесь об этом и вы, Лувиль, и надеюсь, вы оба согласитесь со мной.

— Отнюдь, — возразил шевалье де ла Гравери. — Я лично, напротив, нахожу, что господин Лувиль говорит вполне разумные и уместные вещи, и, вместо того чтобы рассердиться на него, бесконечно признателен ему за это.

— Вот видишь, Грасьен! Так говори же и оставь свой трагический вид, ведь господин, выступающий поборником мадемуазель Терезы, первым призывает тебя к этому… Ты молчишь?.. Послушайте, господин шевалье, если сначала заговорите вы, возможно, это его распалит. Итак, начинайте, мой дорогой; перечислите нам все богатства вашей подопечной, не скупитесь, ибо, предупреждаю вас, наш друг Грасьен, обыкновенный младший лейтенант, каким вы его знаете, богат, очень богат. Но, прошу прощения, вот официант несет вашу баварскую. Пейте же, сударь, выпейте сначала, это сделает ваши предложения еще более заманчивыми.

Шевалье с улыбкой слушал этот поток слов. Он медленно помешал ложечкой напиток, поданный ему, поднес его ко рту, не спеша проглотил, поставил стакан на стол, тщательно вытер губы батистовым платком и, повернувшись к Грасьену, сказал:

— Сударь, я размышлял над тем предложением, которое полагал себя обязанным сделать вам третьего дня, и пришел к мысли, что с моей стороны было нелепым назначать цену столь справедливому, благородному и совершенно естественному поступку, который я предложил суду вашей совести.

— Нет ничего проще, черт возьми! — прервал его Лувиль.

— Дать приданое Терезе — но заметьте, что я в состоянии это сделать, — продолжил шевалье, — значило бы нанести оскорбление вашей деликатности, и я не буду удивлен, если сделанное мною предложение оказалось бы единственной причиной отказа, которым вы ответили на мои шаги. Сегодня, сударь, я, напротив, пришел вам сказать: Тереза не имеет имени, у Терезы нет никакого состояния, но вы ее обесчестили… Вы ее обесчестили, но отнюдь не поддавшись порыву взаимного влечения, а призвав себе на помощь самую гнусную, самую подлую уловку! Вы обязаны без колебаний повиноваться властному зову долга.

— Браво! Вот неотразимый довод. Что ж, теперь твой черед, Грасьен, защищайся; но, предупреждаю, твои дела не слишком хороши. Представь себе, что ты находишься перед судом присяжных, а я его председатель.

— Мой ответ будет краток, дорогой друг, — произнес Грасьен с немалым достоинством. — Я скажу господину шевалье…

Молодой человек слегка поклонился.

— … я ему скажу, что его оскорбления найдут мою решимость столь же непоколебимой, как и его посулы. Будет ли мадемуазель Тереза богата или бедна, для меня это не имеет никакого значения, и еще я добавлю, что господину шевалье крайне повезло, что у него седая голова; ведь если бы не это, то я посчитал бы себя обязанным совсем иначе ответить на некоторую часть его речи.

— Боже мой, не стесняйтесь, любезный сударь, — спокойно сказал шевалье. — Пусть вас не волнует, стала ли моя голова уже совсем седой или только наполовину, ибо я готов встать под дуло вашего пистолета или острие вашей шпаги.

— Ах, так! Ты чувствуешь, Грасьен, этот милейший господин, похоже, начинает вести себя вызывающе?

— Это вас удивляет, любезный господин Лувиль? — произнес шевалье с невозмутимым видом. — Не предполагаете ли вы, случайно, что храбрость есть не что иное, как безрассудство?

— Ну что же, это уже другое дело, — сказал Грасьен.

Шевалье, по-прежнему с улыбкой на устах, повернулся в его сторону.

— Значит, — продолжал молодой человек, — только что вы произнесли все эти слова с заранее обдуманным намерением меня оскорбить?

— Меня не волнует, сударь, могут мои слова вас оскорбить или нет, — сказал шевалье, — я выбрал их, потому что они прекрасно характеризуют ваше поведение, вот и все.

— Одним словом, сударь, вы пришли сюда, в Голландский кабачок, сегодня, в субботу, с намерением сказать мне в присутствии моих товарищей: "Женитесь на мадемуазель Терезе или вы будете иметь дело со мной!"

— Именно так, господин барон.

Затем, постучав ложечкой о стакан, он сказал:

— Официант, еще баварской.

— Ну нет! — вскричал Грасьен.

— Что нет?

— Драться с вами на дуэли было бы слишком нелепо.

— Ах, вы так полагаете?

— Да.