Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Конан Дойл, создатель образа Шерлока Холмса, самого научно подкованного из всех детективов в классике жанра, узнав о смерти сына на фронте от «испанки», прекратил писать беллетристику и всецело посвятил себя спиритуализму – вере в общение с духами умерших. Спиритуализм был популярен и в XIX веке, но после 1918 года обрел мощное второе дыхание, причем не без подначки со стороны науки: ведь если Альберт Эйнштейн прав и время – действительно четвертое измерение единого и связного пространства-времени, значит, можно каким-то образом перемещаться и во времени (и к тому же, если есть четвертое измерение, почему бы не быть еще каким-то измерениям, в которых находят приют неупокоенные души умерших?). В 1926 году Конан Дойл был приглашен Научным обществом Кембриджского университета выступить с докладом об эктоплазме как материальной основе всех психических феноменов, однако выслушали его ученые хоть и вежливо, но скептически.[401]

В целом 1920-е годы были временем интеллектуальной открытости и проверки границ постижимого на устойчивость к попранию и раздвижению. В 1915 году в общей теории относительности Альберт Эйнштейн постулировал исключительную субъективность наблюдателя. Через десять лет после испанского гриппа Вернер Гейзенберг с подачи Нильса Бора сформулировал принцип неопределенности точного местонахождения элементарных частиц в пространстве. Любой ученый, переживший пандемию, а тем более внявший проницательному логическому построению Эмиля Ру касательно êtres de raison (сущностей, выявляемых исключительно методом дедукции по производимым ими эффектам), сознавал к тому времени, что добротная наука требует открытости и широты ума, безупречной строгости эксперимента и разумной дозы здравого смирения.

За то, что такие идеи носились в послевоенном воздухе, благодарить нужно отчасти еще и понтифика. К 1919 году от процветавшего перед войной международного научного сообщества не осталось и следа. К участию в считаных международных конференциях, все-таки состоявшихся в том году, немецких и австрийских ученых не допускали. Что до Римско-католической церкви, то в 1914 году Ватикан вызвал бурное раздражение обеих сторон, заявив о нейтралитете, и в 1921 году, желая ускорить восстановление всеобщего мира и согласия, а заодно реинтегрироваться в международную жизнь, папа Бенедикт XV воскресил совсем было зачахшую Accademia dei Lincei[402], предшественницу современной Национальной академии наук. Понтифик возложил на академиков миссию восстановления международных научных связей, усматривая в непредвзятом поиске объективной истины идеальную почву для налаживания диалога, но в выборе благословляемых им предметов научного рассмотрения Бенедикт XV был крайне щепетилен. Лишь точные и естественные науки – физика, химия, физиология – соответствовали предъявляемым им критериям «чистоты эксперимента», а значит, могли поспособствовать постижению Божьего замысла. Всяческие же социально-прикладные дисциплины, претендующие на решение человеческих проблем, были с его точки зрения подвержены субъективизму, и, как следствие, их развитие неизбежно повлекло бы за собой воспроизведение в человеческом мире напряженных противоречий, приведших к развязыванию мировой войны[403].

Мир и согласие, тем не менее, достаточно быстро распространились на все науки, включая обойденные папским благословением, а медицина к 1930-м годам успела хотя бы отчасти искупить свои грехи перед человечеством: вирусология состоялась как научная дисциплина; было поставлено на поток производство первых массовых вакцин против гриппа; Флеминг методом проб и ошибок открыл пенициллин, пытаясь вырастить в чашке Петри культуру палочки Пфайффера. Вот только к тому времени благодаря успешному изданию массовых журналов о целебных свойствах натуральных природных средств американский натуропат и борец-любитель Джессе Мерсер Геман[404] скопил состояние побольше, чем у магната американской прессы Уильяма Рэндольфа Херста (кстати, потерявшего мать в результате пандемии испанского гриппа). Тем временем и нацисты, пришедшие к власти в Германии, вполне усвоили представление о природной чистоте и использовали эту концепцию в качестве «законного» основания для зачистки немецких земель от вредных для здоровья нации примесей инородцев, – и этот «оздоровительный» проект, как известно, вылился во Вторую мировую войну. А в конце той войны отряды Schutzstaffel (эсэсовцев) сожгли при отступлении австрийский за́мок, куда были вывезены на хранение полотна из венской галереи Бельведер, включая «Медицину» Густава Климта, и до нас в итоге дошли от нее лишь наброски и черно-белые фотографии низкого качества. Самому художнику узнать об этой утрате было не суждено, потому что в феврале 1918 года он умер от пневмонии после госпитализации с инсультом. Есть непроверяемое мнение, что он стал жертвой первой волны «испанки».

Глава 4 Медицину – в массы