Благими намерениями

— Командир, я три месяца провел в ихнем лагере, — тихо сказал он. — Я не буду рассказывать, даже не хочу вспоминать, что там творилось. Но если помогу убить такую гниду, как Кох, то все, что мы там пережили, было не зря.

— Наших мы все равно не спасем, командир, — вклинился Шпажкин. — Так давай достойно отомстим за всех!

Остальные ребята согласно загудели.

— Пятнадцать тысяч… — бормотал Максим Сигизмундович, качая головой. — За такое просто убить мало…

Еще раз оглядев своих бойцов, с надеждой смотревших на меня, я принял решение. Да, шансы остаться в живых — малы. Они есть, но, скорее всего, это будет наш последний выход. И самое главное — все здесь собравшиеся понимают это не хуже меня. Понимают, что если что-то пойдет не так, то нас раскатает в плоский блин охрана рейхскомиссара, что если даже покушение удастся — волна после убийства настолько важной птицы поднимется такая, что уйти будет очень сложно. Немцы прочешут каждый сантиметр от Карпат до самой линии фронта в поисках нас. Понимают, а может, только догадываются, что фашисты после убийства гауляйтера устроят во всей округе такой террор, что и подумать страшно. Но они согласны. Согласны умереть и подвергнуть опасности жизни сотен и тысяч местных жителей… А согласен ли я?

— Ладно. — Слова даются, как никогда, тяжело. — Мы убьем Коха.

Мне показалось, что по комнате пронесся вздох облегчения. Даже какой-то радости. Свирид, тот вообще заулыбался во весь рот, услышав мои слова. Но я, гоня мысли о последствиях своего решения, сразу переключился в деловое русло.

— Что у вас с матчастью? Взрывчатка, оружие? Что с людьми?

Лучше всего у подпольщиков оказалось с оружием, а хуже всего — с людьми. И так немногочисленное подполье постоянно прореживали аресты и обыски, проводимые гестапо по поводу и без, потери в операциях… Зато оружия было в достатке. Кроме того, что, отступая, советская власть оставила подпольщикам многочисленные закладки с оружием, продовольствием и всем, что может пригодиться в борьбе против захватчиков (исключение почему-то составила только радиоаппаратура), люди еще и насобирали и попрятали вдосталь всякого железа, оставшегося валятся на полях боев вокруг города. С взрывчаткой же дела обстояли… никак. Она, по словам Свирида, есть, но ее слишком мало. Впрочем, об этом он уже и так говорил.

— Со взрывчаткой что-нибудь придумаем, — сказал я. — Плохо, что людей дать не можете. А насчет оружия… Давайте сначала на местности посмотрим. Надо осмотреть ту дорогу, выбрать место для засады, а уж потом составим окончательный план.

Сказать «посмотреть на местности» оказалось гораздо проще, чем сделать. До самой дороги мы со Свиридом и Жучковым, оставив остальных, под командованием Шпажкина, на хуторе, добирались почти три дня. Задачу сильно осложняло то, что идти пришлось по степи. Не ехать — именно идти! Мы и так, мне казалось, торчим посреди практически плоской местности, как пожарная каланча в мелком городишке, — открытые всякому, кто соизволит бросить взгляд в нашу сторону. А если бы еще оставляли за собой санный след… Поэтому довольно часто приходилось подолгу лежать в снегу, скрываясь за еле заметными возвышенностями, а то и просто в глубоких сугробах от проезжающих неподалеку саней, машин и проходящих мимо пеших людей. Сказать, что мы замерзли, — ничего не сказать. На ветру, питаясь одним сухпаем, не решаясь разводить костер. Но все же мы дошли. Дошли, доползли…

Искомая дорога оказалась хорошо наезженной грунтовкой, явно появившейся не так давно. С первого взгляда она мне не понравилась. Ни одного леса поблизости. Что там леса — даже мелкой рощицы и той не было! Сплошная степь, кое-где вспучивающаяся небольшими возвышенностями — то ли естественными, то ли выветрившимися от времени или распаханными курганчиками. По понятным причинам к самому аэродрому, как и к Ровно, мы решили не приближаться. В итоге для обследования нам остался небольшой, всего километров пять, отрезок.

«Самоубийство». Первая же мысль, пришедшая в голову после того, как мы осмотрели этот кусок дороги, совсем не вселяла оптимизма. Видимо, эта же мысль отразилась и на моем лице.

— Ничего, товарищ командир. — Слово «товарищ» Авдей произнес с каким-то… наслаждением. Словно в этом слове он заключал всю радость освобождения из плена. — Оно того стоит.