Битвы орлов

Ланн написал Палафоксу, предложив прекратить ненужное кровопролитие: Сульт разбил англичан, Сюше — маркиза де Ла Романа, маршал Виктор — герцога Инфантадо, падение Сарагосы — вопрос нескольких дней, но маршал предлагает добровольную сдачу на почетных условиях. Великолепный Сен-Марс в черном ментике поверх белого доломана с золотым позументом, на длинногривом арабском жеребце с попоной из леопардовой шкуры отправился вместе с трубачом доставить это послание. Его заставили долго ждать у испанского пикета, затем завязали глаза и так провезли по главным улицам Сарагосы посреди дышащей ненавистью толпы, кричавшей: "¡Horcarle! Matarle!"[59] Потом, не снимая с глаз повязки, долго вели по длинным коридорам с нескончаемыми поворотами, в полнейшей тишине, пугавшей еще больше яростных криков: молодой человек понял, что находится во дворце Инквизиции. Наконец, повязку сняли; его оставили одного на целый час в комнате с черными обоями, перед живописным "Распятием" работы Веласкеса, внушавшим трепет своим реализмом. Только после этого вступления, похожего на посвящение в вольные каменщики, к адъютанту Ланна явился Палафокс со своей свитой. Передав послание, Сен-Марс прождал еще несколько часов — вплоть до наступления темноты, после чего ему вручили ответ, вновь завязали глаза и под усиленным конвоем доставили обратно.

"Маршал Ланн не может стать судьей для ста тысяч жителей Сарагосы, а испанские генералы не сдаются без боя! — кричала с бумаги арагонская гордыня. — Завоевание этого города окажет много чести г-ну маршалу, если он совершит его в открытую, со шпагой в руке, а не с бомбами и гранатами, которыми пугают только трусов. Мне известна система войны, которую ведет Франция, но Испания научит ее сражаться. Я знаю точно, каковы силы, осаждающие меня, и заявляю, что вам потребуется вдесятеро больше, чтобы принудить меня к сдаче; руины града сего покроют его славой. Командующий им генерал не ведает страха и не сдается." К письму Палафокс приложил местную газету с ложными известиями о том, что Рединг разбил французов в Каталонии и ведет шестьдесят тысяч человек на помощь Сарагосе, сэр Джон Мур, Блэк и Ла Романа разметали наполеоновские армии, Ней и Бертье убиты, а сам Бонапарт окружен.

Что ж, пусть тешит себя иллюзиями. Ланн отправил гонца к императору, обещая взять город через два дня, то есть к двадцать восьмому января.

Наполеон просил его ускорить осаду, как только возможно, назначив главнокомандующим вместо Жюно; этот приказ привез сюда из Вальядолида полковник Лежён, адъютант Бертье, который поступал в распоряжение генерала Лакоста как военный инженер. Узнав о своей замене, Жюно вспылил и назначил общий штурм на следующее же утро; Лакосту потребовалось всё его хладнокровие и мужество, чтобы предотвратить это безумие. В самом деле, пусть из ста тысяч жителей Сарагосы только половина может держать оружие, атаковать их с шестнадцатью тысячами полуголодных, усталых солдат, имея в тылу свирепые банды, значило бы совершить не подвиг, а измену, расстроив все планы императора. А император и без того получил неприятные вести из Парижа.

Париж! Ветреная кокетка, гордящаяся сначала тем, что отказалась открыть ворота напористому ухажеру, а затем — что их открыла. Ланн не из таких людей, что способны менять свои убеждения в силу обстоятельств, ему нужно верить во что-то одно, и он верит в Бонапарта. Они вместе сражались в горах Италии и в песках Египта; на Аркольском мосту, когда Бонапарт со знаменем в руках тщетно пытался увлечь гренадеров в пекло, Ланн закрыл его своим телом, получив третью рану за день, и Наполеон потом прислал ему то самое знамя… Конечно, он верил в Республику и сражался за нее, но ведь и Бонапарт в нее верил, разве нет? Это Париж, шарахавшийся из крайности в крайность, изменил идеалам свободы, извратив их до неузнаваемости.

Вернувшись в столицу из Египта, они начали готовить переворот: Бертье вербовал генералов, Мюрат — кавалеристов, Мармон — артиллеристов, Ланн — пехотных офицеров. Наполеон один вступил на опасную почву политики, предоставив боевым друзьям оставаться военными, и они были ему за это благодарны. В бою ты всегда знаешь, кто враг, а кто друг, и ждешь не удара в спину, а подставленного плеча. В политике же всё наоборот, и зря Мюрат вздумал тоже плести интриги. Дело прошлое, теперь Ланн даже рад, что не смог жениться на Каролине Бонапарт, иначе бы он не встретил Луизу. Но эта история с "непомерными" тратами на консульскую гвардию… Ланн же не для себя старался. Подумаешь, вышел за рамки бюджета, — вернул бы потом. Но Бесьер, отвечавший за распределение средств, шепнул о растрате Мюрату, а тот сразу пошел жаловаться Бонапарту. Ланна сделали козлом отпущения, заставив уплатить долг из собственного кармана в три недели, иначе трибунал. Бонапарт не мог поступить иначе, ведь ему нужно было показать себя строгим и неподкупным; Мюрат получил руку Каролины. А Бесьер — сволочь! Деньги Ланну одолжил Ожеро; он расплатился по возвращении из Португалии…