Битвы орлов

Толстое лицо морского министра Декре вытянулось от удивления, но Талейран и бровью не повел. Мюрат как-то сказал о нём, что если этого человека пнут в зад во время разговора, на его физиономии ничего не отразится. В Вальядолиде молодой дипломат из аристократического рода постеснялся переводить "военный термин", когда Наполеон кричал на монахов, собранных по его повелению (в колодце при монастыре доминиканцев нашли тело мертвого французского солдата), но император всё равно заставил его это сделать, и напуганные монахи пали перед ним на колени, целуя полы его редингота… Бывшего епископа Отенского этим не проймешь. Наполеон шагнул к Талейрану, сдернул камергерский ключ с правого кармана его красного бархатного сюртука и добавил совершенно другим тоном:

— Кстати, почему вы мне не сказали, что герцог де Сан-Карлос — любовник вашей жены?

— Сир, я не думал, что это поспособствует вашей славе — да и моей тоже.

Наполеон вышел, хлопнув дверью. "Comediante! Tragediante!"[58] — вспомнились Талейрану слова Пия VII, сорвавшиеся с губ понтифика незадолго до коронации императора французов. Он обвел взглядом министров, не решавшихся нарушить неловкое молчание.

— Как жаль, господа, что такой великий человек столь дурно воспитан.

Арестовать его так и не пришли, и вечером Талейран, закончив жечь старые письма, принялся писать новые. Во-первых, к дамам из Сен-Жерменского предместья, которых он завтра же отправит к Наполеону своими ходатайницами. А во-вторых — к советнику русского посольства графу Нессельроде. Молодой дипломат получит уведомление от "книгопродавца", оказывающего ему ценные услуги, о том, что в лавке появился товар, способный заинтересовать и австрийского посланника графа фон Меттерниха. Пара сотен тысяч франков за новейшие книги сразу из-под пресса — не такая уж большая цена, Австрия наверняка согласится ее уплатить.

САРАГОСА

Эта война не будет похожа ни на какую другую, понял Ланн, осматривая позиции под Сарагосой. Эбро нес свои мутные воды мимо крепостного вала, лишенного бастионов и террас, зато он мог выйти из берегов и разрушить мост, с трудом возведенный понтонерами. Впадавшая в него речушка Уэрва журчала по дну глубокого оврага мимо замка Инквизиции, монастырей капуцинов, Санта-Энграсия, Сан-Хосе, августинцев и Святой Моники, со стен которых стреляли ружья и пушки. Вся надежда осаждавших была на саперов, которые ночь за ночью трудились уже целый месяц, теряя людей, а днем гренадеры отбивали штыками атаки испанцев на устроенные ими параллели. Три тысячи рабочих рыли траншеи под прикрытием артиллерийских батарей, проводя зигзагообразные ходы через оливковые рощи и апельсиновые сады, солдаты вязали фашины из ивовых прутьев и набивали камнями габионы.

Вчера Палафокс попытался отбить монастырь Сан-Хосе, захваченный инженер-генералом Лакостом неделю назад: в четыре часа утра, по сигнальному выстрелу из пушки, из города вышли три испанских батальона, подожгли ворота и заняли привратницкую, однако рота поляков из Вислинского легиона выбила их оттуда. Во время этой атаки другая испанская колонна появилась из ворот Санта-Энграсия, разделилась на два отряда и напала на батареи; левый отряд опрокинули, но правый сумел прорваться через Уэрву, перебить артиллеристов и заклепать два орудия. Испанцам перерезали путь к отступлению, они потеряли дюжину человек убитыми и тридцать ранеными; орудия удалось расклепать, и под непрерывным огнем саперы принялись рыть третью параллель от излучины Уэрвы, чтобы сделать подкоп под оба монастыря. Измученные тяжелой работой, люди валились спать, едва добравшись до своих камышовых шалашей, не обращая внимания ни на канонаду, ни на холодный дождь. Прокламации Палафокса, составленные на шести языках ("Далматы, итальянцы, голландцы, поляки, немцы! Прекратите войну, которая покрывает вас позором!"), вызывали только смех и шли на пыжи и на растопку.

Сегодня утром к аванпостам вышел испанец-дезертир из волонтеров Калатаюда. По его словам, в Сарагосе много больных, люди мрут как мухи; хлеб отвратительный, самого нужного не достать. У каждых городских ворот стоят монах и священник, раздавая причастие раненым и распаляя своими проповедями ярость народа. Палафокс по-прежнему пользуется большой любовью, но вынужден прибегать к устрашению: на Рыночной площади и Косо поставили виселицы для паникеров; священники грозят трусам карой небесной. Обыватели готовятся оборонять свои дома, пробивая в стенах амбразуры; улицы перекрыты баррикадами. Женщины стараются подражать прекрасной графине де Бурида, едва оправившейся от трудов и лишений первой осады: объединившись в отряды под командованием отважной амазонки, они доставляют бойцам еду и боеприпасы, ухаживают за ранеными, делают патроны, подменяют мужчин, если надо, и клянутся скорее погибнуть вместе с детьми, чем сдаться французам.