Битвы орлов

Отец… Черты его лица расплывались в мутном зеркале памяти; Фаддей лучше помнил крепкие сильные руки, властный голос, басовитый смех. Солнце зависло над кладбищем, обняв его мягким теплом; всё стихло: умолкли птицы, ни один лист не шевелился; бархатный предвечерний свет ложился на могильные кресты, странным образом их одушевляя. То были уже не камни, не кованое железо и не сколоченные вместе куски дерева, а застывшие безмолвные вопли: смотри! И се был человек, любивший и страдавший! Теперь он еще больше одинок…

По щекам Фаддея катились слезы. Он плакал об отце — и о себе, о детстве, о той поре, когда он мог еще быть резвым проказливым ребенком, которого все любят и балуют. Звук колокола заставил его вздрогнуть. Вытерев лицо, он завернул в платок горсть земли с отцовской могилы, зашел в костел и заказал панихиду.

На обратном пути в корчму Булгарин с досадой вспомнил, что нынче суббота, Глуск — еврейское местечко, значит, лошадей раньше чем через час после захода солнца достать будет нельзя, и в Маковищи он сегодня не попадет — не пугать же матушку полуночным приездом. Чем занять себя на целый вечер? Мысль о тет-а-тет с Herr Naseweise внушала отвращение. От нечего делать, Фаддей принялся расспрашивать корчмаря о знакомых. О радость! В Глуске теперь живет Иосель, чтоб он был здоров; он таки продал свою корчму, заделался прасолом и уже дважды жертвовал на новую синагогу.

Иосель! Перед глазами явственно всплыла картина, точно это было вчера: Булгарины идут по дороге, несправедливо изгнанные из Маковищ; Тадеушку лет шесть, отец берет его на руки, чтобы идти быстрее, сзади поспешают матушка, Елизавета и Антонина с небольшими узелками, поодаль — слуги, не покинувшие своих панов, а еще дальше по дороге приближается облако пыли. Отец ставит Тадеуша на землю и целится из ружья. "Не стреляйте!" Иосель бежит к ним, мелькая белыми чулками. Он пригнал свою бричку, чтобы ясновельможный пан и пани не шли пешком. Голос отца: "Ты добрый человек, Иосель…" В руке у Тадеушка пряник… Славная мысль тотчас родилась в голове Булгарина. Он быстро прошел в отведенную ему комнату, надел лядунку через левое плечо, воткнул в шапку берлинский султан и велел отвести себя к Иоселю.

С Торговой улицы свернули в переулок, в глубине которого стоял одноэтажный деревянный дом, крытый гонтом. Нарочно громко стуча сапогами, Булгарин вошел через двустворчатую дверь в темную прихожую и остановился на пороге комнаты.

— Кто здесь Иосель? — спросил он грозным голосом.

За столом, озаренным пятью свечами, сидели люди; все они разом обернулись. Худой сивобородый старик в круглой черной шапочке на голове и долгополом сюртуке вскочил, вышел из-за стола и поклонился офицеру в пояс.

— Ты Иосель? — продолжал Булгарин свою комедию.

— Я, ваше превосходительство. Что прикажете?

— Подойди и обними меня!

Старик испуганно хлопал глазами, не понимая; его жена прижала ладони ко рту, сын встал, не зная, чем помочь отцу, дочери во все глаза смотрели на офицера.

— Ну же, Иосель! — проговорил Булгарин ласково и раскрыл объятья. — Я Тадеушек из Маковищ! Неужели ты меня не узнаешь?

Осторожно приблизившись, старый еврей заглянул ему в лицо, а потом вдруг повалился в ноги.

— Ой, вэй мир! — вопил он. — Пан Тадеуш — гроссе пуриц!

Булгарин поднял его и наконец-то прижал к себе. Доброе лицо Иоселя было мокро от слез, длинный нос покраснел. Словно не веря своим глазам, он ощупывал выросшего Тадеушка, гладил его по плечам, по рукам, по бокам. Всё семейство окружило молодого пана; женщины ахали, сын Иоселя поцеловал Фаддею руку.

— Ой, вэй мир! — то и дело повторял старик. — Если бы пан был жив, как бы он радовался! Он бы таки умер от радости!

Дорогого гостя усадили ужинать. Жена Иоселя достала мацу из большого резного буфета, стоявшего у стены, Фаддей отломил себе кусочек. Впервые он присутствовал на еврейской трапезе. Фаршированная щука и чолнт из баранины с картофелем оказались очень вкусны, как и кошерное вино, за большие деньги выписанное из Кёнигсберга. После ужина Иосель отправился провожать пана Тадеуша.