Битва за Рим

– Сколько свадеб! – так же приподнято подхватил Цезарь, не глядя на траурное лицо своей сестры. Он расположился на центральном ложе, обычном месте хозяина дома, предоставив почетное место рядом с собой новому фламину Юпитера, которому никогда прежде не дозволялась возлежать на пиру; странное, неудобное ощущение, как и все остальное в этот переполненный событиями день!

– Почему не пришел Гай Марий? – не подумав, спросила Аврелия.

Юлия вспыхнула и пожала плечами:

– Он слишком занят.

Аврелия была готова проглотить язык; она больше ничего не сказала и пристыженно оглянулась на мужа, ища поддержки. Но поддержки не было, – наоборот, заговорил Цезарь-младший, только усугубив положение.

– Глупости! Гай Марий не пришел, потому что не посмел, – заявил новый фламин Юпитера, резко меняя лежачее положение на сидячее и бесцеремонно сбрасывая свой жреческий плащ на пол, туда, где стояли его башмаки. – Так-то лучше! Какая гадость! Уже ненавижу!

Увидев в этой вспышке сына способ выйти из неловкого положения, мать повернулась к нему и нахмурилась.

– Не богохульствуй, – сказала она.

– Даже если это правда? – отозвался Цезарь-младший, опершись с вызывающим видом на левый локоть.

Тут подали первую перемену: белый хлеб с хрустящей корочкой, оливки, яйца, сельдерей, салатные листья.

Почувствовав лютый голод – ритуалы совершались на пустой желудок, – новый фламин Юпитера потянулся за хлебом.

– Нельзя! – одернула его Аврелия, побледнев от страха.

Рука мальчика застыла над столом.

– Почему? – удивленно уставился он на мать.

– Ты не должен прикасаться к белому и к дрожжевому хлебу, – напомнила ему мать. – Вот хлеб для тебя!

Перед фламином Юпитера поставили отдельный поднос с тоненькими, плоскими кусками чего-то серого, совершенно не аппетитного.

– Что это? – спросил Цезарь-младший, в ужасе глядя на поднос. – Mola salsa?

– Mola salsa делается из спельты, это тоже пшеница, – сказала Аврелия, отлично знавшая, что сын и так во всем этом разбирается. – А это ячмень.

– Пресный ячменный хлеб, – проговорил Цезарь-младший без всякого выражения. – Египетские крестьяне – и те живут лучше! Пожалуй, я возьму обычный хлеб. От этого меня стошнит.

– Цезарь-младший, сегодня ты вступил в должность, – заговорил его отец. – Предзнаменования были благоприятными. Теперь ты фламин Юпитера. С этого дня ты должен соблюдать все установления. Ты – прямая связь Рима с Великим Богом. Все, что ты делаешь, влияет на отношения между Римом и Великим Богом. Знаю, ты голоден. Согласен, это гадость. Но с сегодняшнего дня ты не можешь ставить свои интересы впереди интересов Рима. Ешь свой хлеб.

Мальчик оглядел собравшихся, вздохнул и сказал то, чего не мог не сказать. От взрослых этого ждать не приходилось, слишком много лет они боялись всего на свете.

– Сейчас не время пировать. Как вы можете радоваться? Как могу радоваться я? – Он потянулся за куском белого хлеба, переломил его надвое, обмакнул в оливковое масло и отправил в рот. – Никто не удосужился серьезно спросить меня, хочу ли я эту должность, недостойную мужчины. – Он с наслаждением прожевал и проглотил хлеб. – Знаю-знаю, Гай Марий спрашивал, целых три раза! Но, скажите, разве у меня был выбор? Ответ прост: нет, не было. Гай Марий безумен. Все мы это знаем, хотя не говорим вслух даже между собой: это не предмет для застольной беседы. Он нарочно поступил так со мной, его цели были нечестивы и не имели ничего общего с заботой о благополучии Рима и религиозными соображениями. Я еще не взрослый мужчина. И я не стану носить эту ужасную сбрую, пока не вырасту. На мне будет мой пояс, моя toga praetexta, удобная обувь. Я буду есть то, что захочу. Буду осваивать военное искусство на Марсовом поле, обучаться владению мечом, верховой езде, обращению со щитом, метанию копья. Потом, когда я вырасту, когда моя невеста станет моей женой, мы посмотрим, как быть. А пока что я не буду изображать фламина Юпитера в кругу семьи и когда это мешает мне заниматься тем, чем должен заниматься всякий римский мальчик знатного происхождения.

Эта декларация независимости была встречена гробовым молчанием. Взрослые члены семьи пытались найтись с ответом, впервые чувствуя ту беспомощность, которую ощутил больной Гай Марий, столкнувшийся с железной волей. «Что тут поделаешь?» – пронеслось в голове у отца; сначала он подумывал, не запереть ли сына в его спальной каморке, пока не возьмется за ум, но быстро понял, что это не поможет. Аврелия, гораздо более решительная, всерьез думала о том же самом, но лучше мужа понимала, что из этого ничего не выйдет. Жена и сын виновника всех этих несчастий слишком хорошо знали правду, чтобы гневаться, как знали и о своей неспособности что-либо исправить. Муция Терция, испытывая благоговейный страх перед своим новоиспеченным супругом, излучающим силу и красоту, не имела привычки к откровенным разговорам за столом, поэтому уперлась взглядом в свои колени. Сестры Цезаря-младшего, старше его годами и потому привычные к его норовистости, проявлявшейся еще в колыбели, уныло переглядывались.