Битва за Рим

Метелл Пий чуть повернул голову и уставился на безмолвного Гая Мария.

– Не хочешь ли сказать, Луций Цинна, что ты, консул, не можешь управлять своей кликой?

Цинна вздрогнул, но его голос не утратил твердости.

– Могу и управляю.

– Так поклянись!

– Клясться я не буду, – изрек Цинна со всем достоинством; правда, бросившаяся в лицо краска выдавала его волнение. Он встал с кресла, давая понять, что переговоры окончены, и зашагал вместе с Метеллом Пием по мосту через Тибр. На несколько бесценных мгновений они остались одни.

– Квинт Цецилий, – торопливо заговорил Цинна, – мои люди мне подчиняются. Но мне было бы спокойнее, если бы Гней Октавий не появлялся на Форуме. Глаза бы мои его не видели! Одно дело – мои люди, и совсем другое… Лучше бы Гнею Октавию не показываться. Так ему и передай!

– Передам, – ответил Метелл Пий.

Их, хромая, нагнал Гай Марий, которому не терпелось прервать эту частную беседу. На взгляд Свиненка, он выглядел гротескно. В нем появилось что-то новое, ужасное, почти обезьянье, сводившее на нет ту устрашающую властность, которая исходила от него прежде, даже когда он служил под командованием отца Свиненка в Нумидии, где сам Свиненок был всего лишь контуберналом.

– Когда ты и Гай Марий намереваетесь вступить в город? – обратился к Цинне Катул Цезарь, прежде чем парламентеры разошлись.

Гай Марий нарушил свое прежнее молчание и, не дав Цинне ответить, презрительно фыркнул.

– Луций Цинна, законный консул, может вступить в город, когда захочет, – заговорил он, – я же с армией жду здесь отмены приговоров, вынесенных мне и моим друзьям.

Цинна с трудом дождался, пока Метелл Пий и его спутники уйдут дальше по мосту, чтобы обратиться к Марию с возмущенным вопросом:

– Что ты имеешь в виду, говоря, что будешь ждать с армией отмены приговоров?

Старик сейчас мало походил на человека, он был, скорее, подобен чудовищу мормолике или ведьме ламии, изощренной мучительнице из преисподней. Он улыбался, блестя глазами из-под косматых бровей, еще сильнее топорщившихся во все стороны из-за появившейся у него привычки то и дело их дергать.

– Мой дорогой Луций Цинна, армия идет за Гаем Марием, а не за тобой! Не будь меня, бежали бы не от Октавия, а от тебя, и он бы победил. Подумай, ведь если бы я вступил в город, оставаясь вне закона, приговоренным к смерти изменником, то что помешало бы тебе и Октавию забыть ваши распри и привести в действие вынесенный мне приговор? Ну и попал бы я тогда в переплет! Хорош бы я был – privatus, смиренно ждущий, пока консулы и сенат, к которому я более не принадлежу, снимут с меня приговор за не совершенные преступления… Я задаю тебе вопрос: престало ли такое Гаю Марию? – Он покровительственно похлопал Цинну по плечу. – Нет уж, Луций Цинна, наслаждайся минутой своей славы! Вступай в Рим один. Я останусь здесь. С моей армией. У тебя-то армии нет.

Цинна скривился:

– Не хочешь ли ты сказать, что выступишь с армией – моей армией – против меня, законного консула?

– Выше голову! До этого не дойдет, – сказал Марий со смехом. – Просто главной заботой армии будет добиться, чтобы Гай Марий получил то, что ему причитается.

– Что же причитается Гаю Марию?

– В январские календы я стану новым старшим консулом. А ты будешь, конечно, моим младшим коллегой.

– Но я не могу стать консулом снова! – в ужасе ахнул Цинна.

– Вздор! Еще как можешь! Все, теперь ступай, – сказал ему Марий тоном, каким прогоняют докучливого ребенка.

Цинна разыскал Сертория и Карбона, свидетелей переговоров, и пересказал им речи Мария.

– Только не говори, что тебя не предостерегали, – мрачно буркнул Серторий.

– Что нам делать? – вскричал в отчаянии Цинна. – Он прав, солдаты повинуются ему.

– Мои два легиона – нет, – возразил Серторий.

– Этого мало, чтобы поставить его на место, – сказал Карбон.

– Что нам делать? – повторил Цинна.

– В данный момент ничего. Пусть старик получит желаемое, пусть обретет свое заветное седьмое консульство, – сказал Карбон, стискивая зубы. – Мы займемся им после того, как Рим станет нашим.

Серторий больше ничего не говорил, потому что ломал голову над собственными будущими действиями. Он замечал, что все до одного вокруг становятся злее, мельчают, думают только о себе, не стесняются алчности и жажды власти. Не иначе подхватили от Гая Мария и теперь сами распространяют заразу властолюбия! «Сам я не уверен, – размышлял он, – что хочу участвовать в этом грязном и омерзительном заговоре по захвату власти. Рим – вот владыка. Но с легкой руки Луция Корнелия Суллы люди вообразили, что могут владычествовать над Римом».

Узнав в пересказе Метелла Пия о совете Цинны Октавию не попадаться на глаза ему и остальным, все до одного смекнули, чем это пахнет. Это было одно из редких собраний с участием великого понтифика Сцеволы; ни от кого не ускользнуло его желание быть как можно незаметнее. Все потому, думал Метел Пий, что, почуяв неизбежную победу Гая Мария, он припомнил, что его дочь все еще остается невестой Мария-младшего.