Бисмарк

При этом Бисмарк уделял собственному здоровью явно недостаточное внимание, принимая меры к его поправке только тогда, когда болезнь в буквальном смысле слова валила его с ног. Советы и предписания докторов он зачастую просто игнорировал. Огромный груз государственных забот, лежавший на плечах канцлера, впрочем, оставлял не так много возможностей для планомерного лечения.

Впервой половине 1870-х годов состояние здоровья Бисмарка непрерывно ухудшалось. Дело было не только в многолетнем нервном напряжении, но и в последствиях нескольких полученных травм. В течение своей жизни он неоднократно падал с лошади, при этом, как минимум, трижды получал серьезное сотрясение мозга, а однажды, в 1868 году, сломал себе три ребра. Частые простуды, ревматизм, невралгические боли, мигрени, расстройство пищеварения дополняли картину. Единственным способом лечения был отдых — либо на водах, в Гаштейне или Киссингене, либо в одном из поместий. Такими элементарными вещами, как диета или соблюдение режима дня, канцлер пренебрегал. Он ни в коей мере не ограничивал себя в приеме пищи, а его рабочий день начинался поздно и заканчивался порой далеко за полночь.

Современники удивлялись его поистине раблезианскому обжорству. «Когда я впервые ел у него, — вспоминал впоследствии Кристоф Тидеман[549], — он жаловался на отсутствие аппетита, после чего я наблюдал с растущим удивлением, как он съедал тройную порцию каждого блюда. Предпочитал он тяжелые и трудно перевариваемые блюда, и княгиня поощряла эту его склонность. Если он в Варцине или Фридрихсру страдал от расстройства желудка, она не находила ничего лучшего, чем запрашивать по телеграфу доставку из Берлина паштета из гусиной печени или рябинника высшего сорта. Когда на следующий день паштет появлялся на столе, князь сразу проделывал в нем большую брешь и, пока его передавали по кругу, преследовал его ревнивым взором. […] Когда паштет, уменьшившись лишь ненамного, возвращался обратно, он съедал блюдо до последней крошки. Неудивительно, что при таких кулинарных эксцессах на повестке дня стояли нарушения пищеварения»[550].

Уже за завтраком Бисмарк поглощал тяжелые мясные блюда, обед же превращался в настоящее пиршество. Возможно, виной тому были детские годы, когда в интернате Пламана юный Отто вынужден был постоянно довольствоваться весьма скудными порциями. Возможно, он, как это часто бывает, обильными приемами пищи компенсировал постоянный стресс. Подобную же неумеренность Бисмарк проявлял в отношении табака и алкоголя, причем никто никогда не видел его в состоянии опьянения. Спиртное только делало его более разговорчивым.

«Железный канцлер» весьма тяжело переносил физические страдания. Спокойным стоицизмом он отнюдь не отличался, и многие окружающие вынуждены были выслушивать его жалобы. «Он подсел ко мне и начал жаловаться на свое состояние, — записал Роберт Люциус[551] в дневнике. — Каждую ночь у него диарея, боль в лице и бедрах, потом снова сильный аппетит, он нарушает диету и вредит себе. На недавнем приеме во дворце был такой сильный сквозняк, что у него волосы шевелились на голове»[552]. Очевидно, постоянное стремление Бисмарка привлечь внимание к своим болезням объясняется не чем иным, как дефицитом тепла и заботы, который ощущался им с самого детства. Даже семейная жизнь не могла полностью компенсировать его. Впрочем, была у этих жалоб и вполне прагматичная цель: Бисмарк любил использовать плохое самочувствие для того, чтобы в нужный момент отступить в тень, отложить решение сложного вопроса, сделать более покладистым оппонента или вовсе пригрозить своей отставкой. Для императора довод о том, что здоровье канцлера требует принятия определенного решения, также являлся весьма сильным аргументом.

Однако не следует, подобно некоторым авторам, делать вывод о том, что Бисмарк лишь искусно симулировал различные болезни с политической целью. Усиливавшиеся недуги негативно сказывались на его работоспособности; часто он не мог работать более двух часов в день, подолгу не появлялся в парламенте, ограничивал свое общение с чиновниками. В условиях, когда решение всех важных вопросов зависело от него, а подчиненные были лишены какой-либо самостоятельности, это крайне негативно сказывалось на ведении дел. «Мое топливо истрачено, я не могу продолжать, — жаловался он в мае 1872 года. — Мой сон — это не отдых, и я продолжаю думать во сне над тем же, над чем и наяву, если мне вообще удается заснуть. Недавно я видел перед собой карту Германии, на ней появлялись и отваливались одно за другим гнилые пятна»[553]. По словам врачей, в этот период практически все системы его организма работали с перебоями.