Библиотека

– Ну, знаете ли, – ехидно сказал Стратонов. – По-моему, от вас всего можно ожидать. Нет, сломанным замком вы меня не удивите…

Но Пинту все-таки удалось его удивить.

Несколько секунд он стоял, не шелохнувшись, будто размышлял над чем-то очень важным, потом тяжело вздохнул и подошел к окну.

Он задернул занавески в комнате, прошел мимо Евгения на кухню и проделал то же самое.

– Этому вы не сможете не поверить, – сказал он.

Театр абсурда продолжался. Представление шло полным ходом; автором, режиссером и актером выступал сам Пинт, а единственным зрителем – несчастный Стратонов.

Поэтому, когда Пинт полез в штаны, Стратонов только брезгливо поморщился. "По-моему, он еще и извращенец. Интересно, что он мне сейчас предложит?".

Однако, против его самых худших ожиданий, Пинт вытащил из-за пояса джинсов какой-то сверток и благоговейно положил его на стол.

– Смотрите… – шепотом сказал он. – Вот что ему было нужно.

Пинт стал медленно развязывать кожаные тесемки, стягивавшие сверток.

Стратонов ощутил какое-то странное, доселе неведомое ему чувство. Это чувство было настолько мощным и всеобъемлющим, что он содрогнулся всем телом. Он понял, что прямо сейчас, на его глазах, должно что-то произойти. Что-то такое, что может изменить его жизнь навсегда… И еще неизвестно – в какую сторону?

Однако страшащая неизвестность загадочным образом уравновешивалась ощущением неотвратимости этой перемены. Это ДОЛЖНО было произойти, и противиться было бессмысленно.

Только потом, когда прошло какое-то время, он сумел подобрать точное название случившемуся. Он заглянул в собственную СУДЬБУ – привилегия, дарованная немногим.

Кем дарованная? Какой высшей, неизмеримо могущественной и неназываемой силой? И вообще – привилегия ли это? Или..?

Нет, об этом не стоило даже и задумываться. Никакой, даже самый изощренный и преуспевший в науках человеческий разум не мог постичь того, что открылось Стратонову. Обрывки мыслей – не более, чем легкая пыльца, соскобленная перочинным ножиком с огромного гранитного валуна, лежащего посреди Вселенной от сотворения мира.

Разум был бессилен; Евгений полностью доверился сердцу, открывшемуся для Веры.

Со Стратоновым случилось то, что казалось ему невозможным, и, вместе с тем, пугало.

Он уверовал.

* * *

– Их шесть, да? – все так же, шепотом, спросил Пинт и убрал кусок мягкой кожи, укрывавший некую, как подумалось Евгению, книгу.

Настойчивый солнечный свет пробивался сквозь занавески, окрашивая воздух комнаты в нежно-голубой цвет.

Однако свечение, исходящее от странной книги ("даже не книги, – подумал Евгений. – Скорее, тетради…"), было сильнее.

Оно дрожало и переливалось, придавая всему, чего касалось, ореол мистической таинственности.

– Смотрите, шесть… – уже не прошептал, а как-то еле выдохнул Пинт и раскрыл тетрадь.

На плотной толстой бумаге копошились мелкие черные жучки. Они ползали туда и сюда, свиваясь в легкое изящное кружево. Внезапно их движения стали не хаотичными, а четкими и обдуманными. Жучки быстро двинулись к центру листа, и Стратонов зажмурился. В сознании промелькнула мысль, что, наверное, подобные галлюцинации люди видят после употребления наркотиков… Обколовшись или обкурившись… Да только для Стратонова это было неприемлемо.

К наркотикам и наркоманам он относился так же, как к педофилии и гомосексуализму, если не хуже. Он даже не считал это грехом, потому что грех можно отмолить… получить прощение… покаяться. Грех – это то, что присуще человеческой природе.

Однако все эти "прелести", почти неотъемлемые атрибуты современного века, не содержали для него ничего человеческого. Только отвратительная, невыносимо вонючая грязь, и ничего больше.

Евгений зажмурился, холодея при мысли, что это все-таки с ним случилось, а когда открыл глаза, то понял, что дело здесь в другом.

Он все осознавал и не испытывал никакой эйфории – даже наоборот; его видение несло в себе какую-то невысказанную щемящую тоску.

Жучки на листе сложились в большую цифру "6".

– Как это… у них получается? – пробормотал Стратонов и, прежде чем Пинт успел его остановить, протянул к листу руку.

Свист… Где-то над правым ухом он услышал тонкий пронзительный свист и тут же догадался, что этот звук произведен не человеком. Точнее, не его губами.

Тяжесть кобуры, ощущение того, что под мышкой у него болтается полная бутылка кефира, внезапно разлилось по всему телу и переместилось куда-то вниз.

Теперь сигнал о приятной и одновременно – смертоносной, опасной – тяжести приходил в мозг откуда-то со стороны левого бедра.

Он перевел глаза на правую руку, почти уже коснувшуюся листа, и увидел, как свечение наливается силой, к чему-то готовится…

В его движениях появилась скованность, однако – тоже какая-то странная. Эта скованность была привычной и рождала ощущение защищенности, будто он был закован в латы с головы до пят.

И еще – запах. Острый, резкий, абсолютно незнакомый и все-таки – легко угадываемый. Запах конского пота.

Свист нарастал, достиг своей самой высокой ноты и вдруг больно хлестнул по барабанной перепонке.