– Эй ты, пугало! – вскричал де Ферран. – Уж не собираешься ли ты сделать то, о чем я подумал?
Человек с кривым ножом в руках даже не оглянулся. Он намотал густые распущенные волосы лежавшей на земле девушки на кулак, приподнял ее голову и поднес к тонкой белой шее свой чудовищный клинок.
– Отвечай, смерд, когда с тобой разговаривает человек благородного звания!
Но все было напрасно. Человек в черном стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, и что-то бормотал себе под нос. С такого расстояния рыцарь не мог разобрать его слов; да и слова эти, скорее всего, принадлежали неизвестному путникам наречию.
Глаза у мужчины закатились, из уголков узкого, как зажившая рана, рта, показались дорожки вязкой и обильной слюны. Он словно находился в каком-то мистическом трансе, равно как и все прочие свидетели готовящегося хладнокровного убийства.
Рыцарь подумал, что стал нечаянным зрителем какого-то древнего и ужасного обряда. До сих пор, за долгие годы их скитаний, ему ни разу не приходилось видеть ничего подобного. И поведение человека в черном (жреца, как окрестил его про себя де Ферран) не оставляло никаких сомнений – он собирался убить несчастную; разрезать ей горло – от уха до уха.
Рыцарь исторг из груди боевой клич, надеясь, что это заставит жреца остановиться и взглянуть на него. Но с тем же успехом он мог бы кричать и под водой. Никто из собравшихся у костра даже не взглянул в его сторону.
Страшный кривой клинок на мгновение застыл. Рыцарь увидел, как острое лезвие вдавилось в белоснежную (настолько белую, что он не мог понять, где заканчивается одеяние и начинается трепетная девичья плоть) кожу.
Слюна, стекавшая изо рта жреца, как длинный серебристый шнурок, коснулась лица обреченной девушки, и в этот момент она закричала – тонко и жалобно, как попавший в силки заяц.