Без права на ошибку

— Конечно, знаю, не шибко маленький.

— Ты хорошо сделал, что разбудил меня. Надо ополоснуться и бежать. — Белокрылов направился к умывальнику.

— Ты опять долго ходить будешь?

— Нет, товарищ Гирыш. Вечером вернусь сюда, так что увидимся. Гостинцев постараюсь прихватить тебе.

— Потому что рождество?

— Да разве уж рождество? Вот так раз!..

Пока Белокрылов приводил себя в порядок, пока одевался, он неотрывно видел перед собой тревожный вопросительный взгляд Маши: «Кто вы, Иван Александрович?..» Он дал ей слово ответить на этот ее вопрос до рождества. Оно, оказывается, уже наступило, а она все ждет и ждет… В том, что она с нетерпением ждет его прихода, он не сомневался, Белокрылов почему-то верил ей, верил, как себе. Надо сегодня же, не откладывая ни на час, встретиться с ней. Нужно вернуть шапку, пальто и валенки, взятые у епископа. Но это — не главное, главное — увидеться с нею, услышать ее голос…

Он оставил Гирыша топить печь, пообещав вернуться не позднее девяти часов вечера.

«Прежде чем идти в дом Егория, нужно поставить в известность Горбунова о своем намерении, — подумал Белокрылов. — Возможно, у него иные соображения».

Ему казалось, что Александр Иванович непременно догадается об истинной причине посещения дома епископа. Хотя Белокрылов и получил целые сутки для отдыха, но на праздное времяпрепровождение разрешения ему никто не давал. Да он и сам не позволит себе такой разболтанности. «Зайду к Александру Ивановичу и откровенно расскажу обо всем», — решил Белокрылов.

Он вошел в приемную председателя.

— Добрый день, товарищ Белокрылов! — приветливо поздоровалась с ним Ася, оторвавшись от машинки.

— Здравствуйте, Александр Иванович у себя?

— Да. Пройдите. Возможно, он вас и ждет.

— Откуда вы знаете?

— У меня должность такая — все знать. Я ведь женщина, а женщины любознательны.

— В нашем учреждении вам всего знать не полагается.

— Даже о мужчине, который мне симпатичен?

— Даже о нем, — не разделяя ее игривости, строго сказал Белокрылов. Он прошел к двери в кабинет и постучал.

«Войдите!» — послышался голос Горбунова. Белокрылов вошел.

— Почему не отдыхаешь, Валентин Иванович? — вместо приветствия спросил председатель.

— Спасибо, я уже хорошо отдохнул, Александр Иванович.

— Садись. С чем пришел? Справиться о здоровье своего «хозяина»? Могу сказать, что он жив, здоров, чего тебе, конечно, не желает. Как ты его, а?.. Лихо! Молодчага! Младшего помощника своего видел? Гирыша?

— А как же?! Спасибо вам за то, что в городе запретили показываться. Курчавый и несколько его дружков еще на свободе. От них жди любой пакости.

— Да, Курчавый ушел. Но не надолго, все равно поймаем. Будем подчищать все оставшиеся корешки от Гулавского и Ростовского. Так с чем же пожаловал? Пока дел у меня для тебя нет. Даю еще сутки отдыха… Ради рождества Христова, — Горбунов засмеялся собственной шутке. — Как-никак, а ты от церкви не отлучен и сан имеешь: протоиерей. Когда бороду сбреешь?

— Хоть сегодня, товарищ председатель, но сначала придется сходить в дом епископа Егория — долг вернуть, — Белокрылов показал на пальто и валенки.

— Верни. Долг — платежом красен.

— Но я-то отплатил ему не по совести.

— Ты это брось, в его аресте он сам виноват. Твой Егорий за антисоветские проповеди арестован.

— А разве дочь причастна? — вырвалось у Валентина.

— Причем тут дочь?

Белокрылов покраснел.

Горбунов сделал вид, будто ничего не заметил, задержался взглядом на окне кабинета:

— Вон окна как заморозило… Конец декабря… Дочь за отца отвечает, Валентин Иванович, в том случае, если идет по его стопам. Впрочем, в личных делах я тебе не начальник. Ясно?

— Да какие могут быть у меня личные дела? Скажете тоже, Александр Иванович…

— Могут, ох, как могут, по себе знаю. Не теряй времени, иди, — Горбунов взял Белокрылова за плечи и, шутливо подталкивая в спину, выставил за дверь.

«Проговорился, как мальчишка, выдал себя с толовой. Гирыш и тот умнее бы поступил, — ругал себя Белокрылов, выйдя из здания ЧК. — Попал я в переплет. Потруднее любого оперативного задания. Тут ни смелостью, ни хитростью ничего не добьешься, нет. Может быть, без лишних разговоров переодеться в свое и уйти из поповского дома навсегда?» — от этой мысли Белокрылову стало совсем плохо. «А как же Маша? Оставить ее одну в то время, когда ей более всего нужна поддержка и участие? Это ведь для меня и для Александра Ивановича Егорий — враг, а для нее он — родной отец, кроме матери, никого около нее не осталось. Даже подруг — и тех у нее в Ижевске нет. Судя по всему, и при отце ей жилось в этом доме не сладко, как птице вольной в золотой клетке… Фу, ты! — сдернул он себя: — Совсем уж соловьем запел чекист. Распустил нюни, как институтка».

XXI