Без названия

Радости ее не было предела, она нетерпеливо спросила Непомнящую:

— Как у вас там?

— Заканчиваю…

Кире не терпелось, чтоб эта смазливая безвкусная бабенка поскорее ушла. Хотелось побыть одной, обдумать свою радость, затем понести ее Щербе. Она еще несколько раз разглядывала снимок, словно боялась, что из его левого угла исчезнет лицо Чаусова. Не очень любезно проводив Непомнящую, Кира пошла к Щербе.

— Что-то вы сияете. Не иначе, как кто-то явился с повинной, — сказал Щерба, подняв лицо от бумаг на столе.

— Ничья повинная мне не нужна, — весело ответила Кира. — Вот, — она положила перед Щербой показания Непомнящей.

— Ну и что? — дочитав спросил Щерба. — Но тут ничего не сказано, где был Чаусов.

— Был он вот где, — и Кира победно сунула ему под нос фото.

Он внимательно всматривался в снимок, затем, хмыкнув, сказал:

— Это уже предмет для разговора с Чаусовым. Вызывайте его.

— Уже вызвала. Как будем с мерой пресечения?

— Поговорю с шефом, дам вам знать. Скорика не видели?

— Он опять в суде, там сегодня распорядительное заседание [судебная процедура, предшествующая судебному заседанию; на распорядительном заседании суд решает, имеются ли достаточные основания для предания обвиняемого суду, соблюдены ли законы в стадии следствия], рассматривают дело авиамеханика Лаптева.

И тут вошел Скорик. Он улыбался.

— Ну? — повернул к нему голову Щерба.

— Все в порядке. Адвокат посрамлен.

— Не спешите, Виктор Борисович. Посмотрим, что будет в судебном заседании. У Киры Федоровны приятные новости. Как старый пессимист могу сказать, что она, кажется, вышла на след.

— Кто же? — спросил Скорик.

— Чаусов, — сказала Кира…

Худой, какой-то изможденный, Чаусов сидел перед Паскаловой вытянув тощую шею, словно аршин проглотил.

— Разговор у нас, наверное, будет долгий, Алексей Ильич. Уж больно много вы, мягко говоря, нагородили неправды.

— Что вы имеете в виду? — обреченно спросил он.

— Оба ваших алиби. От первого вы отказались сами. Между прочим, подставили таким образом Жадана. Я, честно говоря, даже зачислила его в подозреваемые. Это что, был ваш расчет?

— Считайте, как хотите.

— Второе алиби опровергла Непомнящая. Нате, прочитайте.

Он с проснувшимся вдруг интересом стал читать показания своей любовницы.

— Она немножко нафантазировала. Но в общем все правильно, — сказал Чаусов. — Что дальше?

— Дальше я хотела бы знать, где же вы все-таки были в тот день и в то время?

— А как вы считаете? — криво усмехнулся он.

— Я не считаю, я знаю, посмотрите, — Кира протянула ему снимок. Он долго всматривался, затем вздрогнул, словно по телу прошла судорога. Наконец сказал:

— Я не хотел его убивать. Так вышло.

— Расскажите все с самого начала, подробно.

— В тот день я пришел в музей, мне нужно было в отделе кадров сделать запись в трудовую книжку с прежнего места работы, — начал он медленно, повествовательно, словно это признание было давно заготовлено и сейчас представился случай внимательному собеседнику все поведать. — В холл я вошел почти одновременно с журналистами. Они галдели, упоминали Гилевского. Служительница, Фоминична, не обратила на меня внимания, я по-прежнему был для нее свой. И тут я решил последовать за репортерами, меня сжигало желание услышать, что этот старый негодяй станет им говорить. Когда поднялись, вошли в темный коридорчик, я остался за их спинами. Гилевский отворил им дверь, видимо, не ждал их тогда, растерялся, дальше порога не пустил. Но они набросились на него с вопросами. Он коротко отвечал, стараясь поскорее избавиться от них, хотя это не вязалось с его тщеславием. Меня он за их спинами и в полумраке коридорчика не видел. Через плечо фоторепортера я заглянул в кабинет и обомлел: я увидел, что сейф приоткрыт. В отличие от журналистов я-то знал, что это значит! Я быстро вышел, спрятался в туалете на этом этаже, затем услышал голоса репортеров, они уходили, сделав свое дело. Мое же дело только начиналось. Выйдя из туалета, я бросился в кабинет Гилевского. Он не ожидал, растерялся. Я крикнул ему: «Вы старый плут и мошенник!» Я увидел на его письменном столе большой пакет в серой выцветшей бумаге, лежавшую рядом тесьму, которой пакет был перевязан. «Вот он! — сказал я, указав на пакет. — Вы лгали общественности все эти десятилетия! Каким образом вы открыли сейф?! Откуда у вас второй ключ?!» Он не выдержал, заорал: «Вон отсюда, соглядатай! Вон!» — и набросился на меня с кулаками. Вы можете понять, в каком я был состоянии от всего увиденного. Всю жизнь меня морочил этот шельмец. И когда он ударил меня по лицу и на мгновение отвернулся, я не помня себя от обиды и гнева, схватил первое, что попалось на глаза лежавший рядом с пакетом музейный каменный топор, и ударил Гилевского в затылок. Он упал. Я не думал, что убил его, так оглушил, ведь я не был готов к тому, что увижу.

— Таким топором? — Кира извлекла из ящика стола топор.

— Да. Где вы его взяли, я же выбросил его потом на улице в урну? — не поняв, воскликнул в нервном возбуждении Чаусов.

— Что было дальше? — не ответила Кира.