— В замках сейфа торчали оба ключа. Он, видимо, не ожидал, что в такое время кто-нибудь пожалует, отпер сейф и извлек пакет. Он все время хранил его там. Изредка на всякий случай перепрятывал и вновь возвращал на место. Я запер сейф, второй ключ и пакет забрал и ушел.
— Каким образом?
— В задней комнате хранилища есть еще одна дверь, я знал о ней, я снял крюк, протиснулся меж стеллажами, вышел на внутренний балкон, по нему и ушел, — Чаусов полез в карман, вынул длинный ключ и положил Кире на стол, затем наклонился, достал из целлофанового мешка с ручками большой серый пакет, перевязанный тесьмой, положил рядом с ключом, вздохнул: — Вот и все.
— Из каких соображений вы принесли и ключ, и пакет?
— Я понимал, что сегодня все будет кончено. Виктория сказала мне, что была у вас.
— Вы просматривали содержимое пакета?
— Разве я мог удержаться?! Это же бесценно!
— Что-нибудь взяли оттуда?
— Ни клочка, клянусь! Все, что там было, все на месте.
Кира развязала пакет, ей тоже не терпелось хотя бы взглянуть на то, ради чего возникли такие страсти. В пакете было много писем, конверт из плотной бумаги, в котором лежали листки ватмана. Потом пальцы ее нащупали металлические предметы. Она извлекла их — тяжелые столбики, похожие на зубильца, расплющенные, блестевшие металлом с одного конца, словно по ним еще недавно били молотком.
— Что это? — спросила Кира.
— Это самое дорогое — личные клейма Диомиди. Они наносятся на изделия методом штамповки, посмотрите противоположный конец.
На противоположных концах столбиков она увидела какие-то завитушки.
— В какую урну вы выбросили топор?
— Возле музея, за углом.
Кира поняла, что топорик этот ей не найти — из урны со дня убийства уже не раз выбрасывали мусор.
— Чем вы объясните всю возню и ложь Гилевского вокруг пакета: то он заявляет, что не уходит на пенсию, то уходит сразу после 100-летнего юбилея, то заявляет, что возвратил пакет дочери Диомиди, но по датам все это не сходится: письмо из пакета попадает американскому автору до того, как Гилевский якобы передал пакет дочери? Как все это понимать?
— Он хотел вывезти пакет из страны.
— Куда, кому? — спросила Кира.
— Полагаю, в США.
— Зачем?
— Просмотрите пакет, прочитайте имеющееся в нем письмо Сэма Шобба, и вы поймете.
— Он хотел это сделать все сорок лет?
— Не думаю. Сперва он просто сидел, как собака на сене, на этом пакете. Видимо, мысль переправить пакет в США родилась у Гилевского не так давно. После какого-то сигнала оттуда. И вот подвернулся случай — скандал на аукционе, поднятый Кевином Шоббом, и приглашение Гилевского в качестве арбитра.
И тут Кира вспомнила беглую, мало что сказавшую ей тогда запись, сделанную рукой Гилевского на формулярной картонке: «Затея проста по замыслу, сложна по исполнению. Его надо убедить, что мое согласие лишено меркантильных помыслов». Кого и в связи с чем Гилевский собирался убеждать? Шобба? В чем? Эту карточку она нашла в бумагах Гилевского, где была и овировская анкета для выезда за рубеж.
— Напишите все, что вы мне сейчас рассказали, не упуская мелочей, Кира взяла из стопки несколько листов бумаги. — У вас ручка есть?
— Нет, — бледный, уставший, он чуть прикрыл дрожавшие веки…
— Ну что ж, Кира Федоровна, поздравляю, — сказал Щерба.
К моменту их беседы Кира успела внимательно ознакомиться с содержимым пакета: старые счета, письма от заказчиков, от поставщиков, приватные от каких-то приятелей.
— Два дня назад я получил письмо из Израиля от одного давнего знакомого, — сказал Щерба, протягивая ей конверт. Слева на конверте была марка — желтая птичка с черными крылышками. Кира извлекла письмо. Написано оно было на тетрадном листке в клеточку старческими шатающимися буквами:
«Дорогой Михаил Михайлович! Получил ваше письмо. Как обрадовался, представить не можете. Вот ведь, вспомнили старика! Что вам сказать? Живу я на пенсию, как сами понимаете. Квартира есть, конечно, не сравнить с той, какая была — та была трехкомнатная, светлая, паркет. Тут паркетом и не пахнет. Все бы ничего, если бы не жара, мучаюсь при моей гипертонии. Познакомился с местными ювелирами. Дело это тут поставлено солидно. Какой инструмент, аппаратура! А я всю жизнь калечил глаза, все делал кустарно.
Теперь о Вашем вопросе про Кевина Шобба. Я знавал от многих людей еще лет сорок назад про его папашу, Сэма Шобба. Это был очень известный ювелир, он начал свое дело еще в тридцатые годы, а к концу сороковых развернулся вовсю. Набрал хороших мастеров, открыл несколько мастерских и магазинов. Умер он, кажется, году в сорок девятом или пятидесятом, все перешло к его сыну Кевину. Этот работает с размахом, держит марку. Но имейте в виду на всякий случай: большой плут, гешефтмахер. Года два назад приезжал сюда, вынюхивал, сманивал солидных мастеров для какого-то нового дела, которое готовится развернуть. С ним будьте поосторожней. Вот и все, что могу сказать.