— Не похоже как-то. Нет, вы разыгрываете меня.
— Не похоже? А какие бывают сторожа?
— Не похоже, и все.
— Сторожами не рождаются, — с дурашливой поучительностью проговорил он. — Человек живет, трудится, мыслит, проходит те или иные медные трубы, и вот, наконец, он — сторож!
Цепочка облаков наползала на солнце, и объявили перерыв. Подъехала машина, привезла буфет. Дуся в очень коротком, выше колен, белом халате выскочила и стала распоряжаться выгрузкой ящиков пива и фанерных коробок с жареными пирожками.
Подбежал Наборный. Полы расстегнутого пиджака, с карманами, набитыми газетами, развевались на нем каким-то образом, даже когда он никуда не бежал и не очень спешил.
— Вы вчера меня уже мучили, — сказала Осоцкая и закусила резиновый пирожок.
— Что делать? Газета выходит каждый день, и мой отдел культуры и искусства должен непрерывно откликаться, пока вы здесь!
— Господи, как я мечтала о таких пирожках. Даже сейчас мне нравится. Роскошные, несбыточные пирожки моего детства... Опять, что произвело на меня самое большое впечатление в вашем городе? Ну, скажите мне сами: что? Я ведь ничего, кроме работы, не видела. Что мне понравилось, а?
— Ну, как я могу сказать? Вот прямо перед нами на холме знаменитый памятник северного зодчества — собор Фрола и Лавра. Вы туда не заглядывали?
— Вам обязательно в сегодняшний номер?.. Хорошо, ну, напишите, что на меня глубокое впечатление произвели фрески... там есть фрески?
— Безусловно, и фрески, и всякие эти...
— Так вот: фрески Фрола, в особенности Фрола. Лавр мне показался несколько суше, традиционнее.
Мимо них невзначай проходили девушки, жадно, мельком стараясь рассмотреть, что там у нее на лице под гримом, пытаясь проникнуть в тайну, как это делается, чтоб выглядеть красивой.
Трое ушкуйников из «Северного сияния» освежились пивом, ободрились и опять схватились спорить, высмеивать друг друга. То и дело просто на спину валились от хохота.
— Лезет еще спориться! Говорю тебе: портрет круглый, овальной формы и в точности подпись.
— И чего, по-твоему, там, в круглой дырке?
— Сухопарая такая. Сама из-под шляпки выглядывает. Вот тебе и Лабазников!
— Лазебников, не Лабазников. Верно. Я через забор ее видал. Здоровая, как теленок!
— А я тебе тетрадку журнала принесу, под нос тебе суну. В шляпке! Бьемся на банку?
— Ну, ты даешь, ну, даешь! Ты сам рассуди!..
— Вот веселье у них там, — издали приглядываясь, спросила у Наборного Осоцкая. — Что это они?
— Да ерунда какая-нибудь. Выпили.
— Слушайте, а это правда, что он сторож?
— Кто? Ваня? — Наборный рассмеялся от удовольствия. — Строго говоря, да, сторож. Мой приятель. Я люблю, когда мне задают такие вопросы. Знаете, на что я похож? Такой громадный шкаф во всю стену. С ящиками и ящичками. И там все про всех. Даты в записных книжках, а все остальное хранится в этом лысом вместилище, — он многозначительно и деликатно, как в дверь высокого начальника, постучал косточкой согнутого пальца себя по виску. — Тынов? Иван Федорович? Пожалуйста. Вам полностью или кратко?
— Ну, как хотите.
— Работает лесником, второй год... виноват, скоро уже два года. Характер вредный, но исключительно только для самого себя. Вообще мы с ним приятели — я уже говорил. Нездешний, но это уж из большого ящика. Тут пользуется некоторой популярностью среди местного населения тем, что палец финотделу поломал. Про это расшифровать?
— Зачем палец?