Без гроша в кармане. Среди факиров

Факир все еще с недоверием открыл замок, продетый в железное кольцо, и сказал Патрику:

– Пусть молодой Сагиб посмотрит сам!

Патрик повиновался и поглядел в отверстие. У него вырвался радостный крик, когда он узнал лежавшую у дверей, видимо, умиравшую собаку, которая поднялась при звуке голоса индуса. Рядом с собакой лежал на спине человек, туземец, по-видимому, тоже умирающий, не способный ни пошевельнуться, ни сказать слова.

– Боб! – воскликнул Патрик. – Боб! Моя милая собачка… это ты!

При звуке любимого голоса доброе животное встало на задние лапы около двери и залаяло хриплым, разбитым голосом, в котором выразились все его страдания, радость, преданность и привязанность.

За лаем животного послышались стоны лежащего на земле человека. Это был умирающий индус, один из тех ужасных скелетов, мучеников голода, которых Патрик и Мэри столько повидали на Пристанище Бедствия.

Патрик воскликнул, проникшись горестным состраданием:

– Вероятно, это один из тех несчастных, которые ехали с нами и спаслись от крушения.

Пока железная дверь медленно, как бы неохотно, с сожалением поворачивалась на железных петлях, мальчик произнес:

– Боб отыскал нас по нашим следам, а этот человек пришел за Бобом.

Когда дверь приотворилась, собака бросилась к своему хозяину и, собрав последние силы, скакала ласкаясь, валялась в его ногах с невыразимой любовью, глубоко тронувшей капитана. Мальчик взял Боба на руки, прижал к груди, как человеческое существо, и, не зная, что еще ему сказать, как его приласкать, целовал его в морду, черную, как трюфель.

Собака бросилась к своему хозяину и, собрав последние силы, скакала ласкаясь, валялась в его ногах

Как только собачка вбежала в крепость, факир немедленно запер дверь, немало не беспокоясь о человеке. Последний опять издал стон, еще более горестный, еще более душераздирающий, насколько только это было возможно. Факир пожал плечами и заворчал:

– Пагода – не английский госпиталь! Это – священное место, куда нельзя пустить первого встречного…

– Но он умирает! – воскликнул Бессребреник, чья благородная душа возмутилась подобной жестокостью.

– Это его дело!

– Однако, факир, нельзя же бросить несчастного умирать на наших глазах. Надо о нем позаботиться…

– Ты – мой Сагиб, приказывай… Я – только твой слуга.

– Ну, так я тебе приказываю внести его в пагоду, накормить, перевязать раны, – словом, сделать все, что требует его положение и гуманность.

– Хорошо, Сагиб, я послушаюсь тебя немедленно, но только как бы тебе не раскаяться в твоем добром деле?!

Капитан поднял умирающего под мышки, а факир по его приказанию, хотя и с видимым отвращением, взял его за ноги. Они внесли его в пагоду, Патрик в восторге от того, что нашел свою собачку, замыкал шествие.

Глава VIII

Человек, спасенный нашими друзьями, страдал от голода еще больше, чем собака. Последняя, вероятно, могла по дороге чем-нибудь и поживиться, он же был лишен такой возможности.

Бессребреник, который никогда не видел голодающих индусов, не мог себе представить, как можно быть настолько истощенным и не умереть. Такое физическое истощение казалось ему совершенно несовместимым с жизнью. Он пожелал сам ухаживать за несчастным, назначив первые порции и заставив его есть понемногу, маленькими дозами, не давая возможности поглощать пищу с жадностью, которая могла повлечь моментальную смерть. Индуса перенесли в кухню. Для первого раза там было приготовлено несколько мисок вареного риса. Сперва Бессребреник заставил несчастного проглотить с небольшими промежутками несколько ложек рисовой воды. Через час он позволил ему съесть немного рису. Первые ложки провалились будто в бездонную бочку! Однако умирающий начал мало-помалу оживать. Его взгляд стал осмысленнее. Он останавливал его с выражением бесконечной благодарности на капитане, трудившемся над его выздоровлением, и шептал слабым, как дыхание, голосом:

– Благодарю!.. Сагиб!.. Еще!.. Еще!..

Эти мольбы голодного так хватали за душу, выражали столько пережитых и переживаемых страданий, что Бессребреник был тронут до глубины души.

Тем временем Патрик занялся своей собакой и преподнес ей порцию вареной баранины, которой хватило бы на трех человек. Боб набросился на нее с таким усердием, работая языком, зубами и губами одновременно, что через пять минут все было съедено. Собака, прежде тощая и плоская, как доска, теперь вдруг, на глазах, сделалась круглой, как клубочек. Чинно усевшись, она с удовольствием облизывалась, оглядывая сбоку пустую тарелку, как будто говоря:

– Я бы не прочь съесть еще немножечко!

Патрик остановил ее дальнейшие просьбы словами и ласками:

– Ну, довольно, Боб! Надо пойти к твоей хозяйке Мэри, которая будет рада тебя видеть. Мэри! Слышишь, что я тебе говорю! Мэри!

При имени молодой девушки Боб попробовал радостно подпрыгнуть, но тяжело шлепнулся на землю, так как ослабел от голода и отяжелел от неумеренного угощения. Патрик, смеясь, ободрял его:

– Ну, Боб, мой мальчик, смелее! Идем же, Боб, идем!