Бессонница

– Я надеюсь, ты найдёшь свой дом. Там, за поворотом, возле Салинас. И будешь счастлива. – Мы ещё стояли рядом, но всё, что нас связывало, оборвалось.

– Ты трус… – одними губами повторила Эшли и опустила взгляд.

Я молча надел толстовку, положил свёрток в рюкзак. Не прощаясь вышел из номера. Никто меня не остановил. Никто бы и не смог. Они, наверное, не поверили, что я вот так уйду, или решили, что нет смысла меня задерживать. Так или иначе, никто за мной не вышел, никто меня не окликнул.

Я подошёл к лифту. Нажал на гладкую пластиковую кнопку, в которой загорелся зелёный огонёк. Мог бы спуститься по лестнице, но предпочёл ещё несколько секунд ждать. На этаже стыла тишина. Только гудел мотор лифта. Потом чуть скрипнули раздвигающиеся двери. Я вошёл. Обернулся. Смотрел на неприкрытую дверь номера, в котором остались Мэт, Крис и Эшли, в котором осталась вся моя старая жизнь.

Двери закрылись.

Мягкий стёртый блюз. За спиной – зеркало. Не стал к нему оборачиваться. Я и так знал, что бы в нём увидел. Ещё рано. Я ещё не освободился. У нас по-прежнему одни руки, одни щёки, рот. Один пот.

Отключил телефон.

Шёл по коридору первого этажа – мимо горшка с разлапистым цветком, мимо бассейна за стеклянной стеной, мимо звонка с резиновой головой Барта Симпсона, мимо девушки-администратора, которая, кажется, что-то сказала мне или о чём-то спросила. Вперёд, через двойные двери, под обледеневший козырёк, к сугробам, едва высвеченным бликами неоновой вывески. И мне не нужно было включать плеер, чтобы услышать Кристофферсона:

Don’t look so sad. I know it’s over.
But life goes on and this old world will keep on turning.
Let’s just be glad we had some time to spend together,
There’s no need to watch the bridges that we’re burning[15].

3 декабря (позже)

Прошли первые сутки без сна. Тяжело. Не уверен, что вытерплю семьдесят два часа.

Нужно всё записывать в дневник, фиксировать каждую ступеньку, по которой я спускаюсь на дно бессонницы.

До сих пор не понимаю, как справился с пургой. Стоило выйти из тёплого отеля, как ветер усилился. Я затерялся в его порывах. Достал из рюкзака запасную футболку, намотал её на шею, набросил и затянул капюшон, но шея всё равно онемела. Мне никогда не было так холодно. Снег забивался в кроссовки, и он не таял, приходилось выгребать его одеревеневшими пальцами. Смотреть вперёд не удавалось – снежный песок царапал глаза, они слезились и, казалось, покрывались льдом.

Быстрый шаг не согревал. Я дышал в кулаки, тёр резиновые чужие щёки.

Пробовал бежать, но выдохся, наглотался стеклянной крошки – она в кровь выскоблила горло. Пришлось остановиться, успокаивать дыхание, и мне стало ещё холоднее.

Достал сигарету, вставил её в слипшиеся твёрдые губы, пытался прикурить, но не мог совладать с большим пальцем – он соскальзывал с колёсика зажигалки, не гнулся. Я нависал над зажигалкой, прятал её под собой, но это не помогало. Кажется, провозился не меньше десяти минут. Сдался. Выбросил сигарету и опять зашагал вперёд.

Нужно было постоянно смотреть под ноги. Боялся, что сойду с дороги. Иногда я всё же сходил с асфальта, но сразу узнавал об этом, потому что на обочине по колено проваливался в сугроб. Возвращался на дорогу и шёл дальше.

Голову стянули ледяные скобы. Неисчерпаемый, неодолимый холод. Разве этот путь мог быть иным? Дрожали руки, живот, ноги, дрожало всё тело. Стоило приоткрыть рот, и начинала дрожать челюсть. Ноздри слипались.

Зачарованно смотрел на указатель: «Восемь миль до Вестби». Ни одной машины. Восемь миль…

Я знал, что, остановившись отдохнуть, уже никогда не дойду до этого городка. Заставлял себя идти дальше. Повторял себе, что дорога к свободе должна быть именно такой. Это был очищающий холод подлинного одиночества.

«Где здесь пропасть для свободных людей?»

В заледеневшей голове метались пустые мысли. Обрывки цитат, песен, разговоров. Они сопротивлялись. Просили одуматься, но я знал, что скорее лягу здесь, на обочине, в сугроб, чем поверну назад. Я впервые сам сделал выбор и не мог от него отказаться, даже если он вёл в самую глубь пурги.

«Ты увидишь машины, многолюдные города, пустые троны, бесплодные ложа, обманные писания, людей, обольщаемых ложной надеждой и мучимых истинной скорбью, поклоняющихся творенью своих рук, но отрезанных от матери своей, Земли, и отца своего, Неба».

– Прочь! Прочь!

Кажется, я кричал в бурлящую пустоту снежной кипени. Не знаю. Помню только, что ветер поначалу бил с разных сторон: то подталкивал вперёд, даря надежду, то захлёстывал сбоку, играя, а потом стал упрямо задувать спереди, трижды усложняя каждый шаг. И я был этому рад. Я бы проклял эту дорогу, если б она оказалась лёгкой, и, когда сквозь пургу мелькнули жёлтые фары, я даже не пытался остановить машину, более того – упал на колени, чтобы остаться незамеченным. Боялся, что кто-то вздумает мне помочь.