Бессердечный принц. Раскол (СИ)

Повернувшись, я посмотрел на Катю, которая сжалась под моим пристальным взором. Боялась, я по глазам понял, хоть выражение лица частично скрывала полумаска. И правильно делала. У меня пальцы дрожали от желания схватить рыжую мерзавку, затем хорошенько встряхнуть. Чтобы из пустой головы вся дурь высыпалась на пол.

— Кричать, — я издал короткий смешок, и Катя опять вздрогнула. — У вас в балетной школе не только ноги, но и мозги напрочь отбивают? Или ты всегда была дурой, Катенька? — ее имя, словно выстрел, набатом пролетело между нами.

— Я...

— Ты звала на премьеру, я пришел. Сюрприз тоже оценил. Дальше что? Попросишь меня пристрелить цесаревича во имя твоих длинных ног? — едко поинтересовался, делая шаг вперед.

Она отступила, коснулась картонного дерева, скользнула пальцами по кружевной ткани, брошенной на старый сундук. Ленты послушно потянулись за ней. Уголочков, куда можно спрятаться, здесь было предостаточно. Нырни в любой шкаф — и ты как бы в домике. Только рыжую гадину бы это не спасло. Уж точно не от меня.

— Захотела меня перед императором подставить? — я в два шага преодолел расстояние и навис над дрожащей Катей. — Под трибунал подвести?! Отвечай!

Бирюзовые волны заполонила чернота зрачка. Нечто проскользнуло в них за три вздоха, что я сделал. Кончик языка мелькнул и пропал, а изогнутые ресницы вспорхнули перепуганными птицами.

— Я арестована?

— Нет.

Кажется, мой ответ вышел слишком поспешным.

Алые ленты на руках, точно змеи, спускались по юбке балетного платья и сворачивались у ног. Если не знать, что это, легко принять за кровь. Хорошая получилась аллегория. Танец и образ сказали больше, чем все уличные протесты за последний год.

Катя скривила губы. Пальцы закололо — так сильно мне захотелось стереть внезапную ухмылку с прекрасного личика.

— А я думала, что меня прямо со сцены увезут в тюрьму на черном-пречерном автомобиле. Как в шпионских фильмах, — дерзко заявила она и приблизилась на шаг. Вплотную. Вышитое солнце коснулось мундира и обожгло кожу сквозь слои ткани.

Зря, очень зря. Сейчас я был не настроен на шутки.

— Продолжай, — я сжал кулаки, — ещё несколько фраз, сразу наговоришь на расстрел.

— Лично отдашь приказ? — голос Кати осип.

Перетрусила. Внешняя защита треснула во мгновения ока. За хрупким щитом напускной наглости появился животный страх.

— Прибью, — отрезал я. — И слово «революция» сказать не успеешь.

Катя заморгала, быстро и отчаянно, затем громко сглотнула. Никакая маска не спрятала от меня десятки полутонов ее эмоций, что затерялись в изящных чертах. Образ у нее, конечно, настоящий, не наигранный. Вечная девица в беде, такие в любом мужчине будили инстинкты защитника. Потерянный лисенок, который отбился от мамы и теперь не знал, куда ему податься.

Она и лгать толком не умела, все читалось в движениях, словах. Один допрос — всех сообщников бы сдала. Уверен.

— Почему ты такой жестокий? — выдавила Катя, тихонько шмыгнув носом. — Что ужасного я сделала? Крикнула на весь мир о свободе? Бросила вызов без единой жертвы?

Я тяжело вздохнул и прикрыл глаза, ощущая, как угасают остатки бушующего пламени. Злость пропала так же резко, как появилась. Никак не получалось снова разжечь костер, чтобы сохранить остатки строго хотя бы в голосе. Уже в следующий миг интонация стала мягче, а пальцы невольно коснулись линии челюсть. Осторожно, ловя тактильными ощущениями прерывистые вздохи.

— Какой свободы, Катя? — спросил я. — Нет ее, нигде. Ни здесь, ни в других странах. Попробуй, крикни противоположную точку зрения, отличную от большинства. Сразу получишь десятки тысяч обвинений и камни в спину. Такова система. Даже хвалимая демократия насаждает законы, которые люди обязаны соблюдать. Полная свобода — иллюзия для дураков, верящих в мифические идеалы и собственную неприкосновенность.

Она все понимала, потому что не дура, не фанатичка. Просто очередная наивная девчонка, верящая, что может быть лучше. Просторнее, проще. Как и многие последователи краснозоринцев, Катя не замечала, как, сняв одни кандалы, надевала другие. Стирающие кожу в кровь и питавшиеся чужой болью в угоду новому диктату.

Разрушить легко, строить сложно. Особенно на костях.

— Послушай, Влад, — мое имя из Катиных уст приятно укололо под грудью. А узкие ладони ударили крохотными разрядами восторга, когда легли поверх мундира. — Я уверена, что когда ты выслушаешь меня и других…

Почему бабы вечно портят все упрямством?

Перехватив запястья, я крепко стиснул их и дернул Катю на себя, чтобы заткнуть ее. Хоть как. Поцелуем, приказом, рыком. Но в последний момент раздалось негромкое покашливание, затем вкрадчивый голос князя Андрея Романова заставил меня отшатнуться.

— Генерал-майор, не могли бы вы отпустить мою подопечную?

Я стиснул челюсть и собрался ответить, как бросил взгляд на Катю.

Ужас, застывший на ее лице, по-настоящему ошеломил меня.

***

Пыль — именно так бы я охарактеризовал князя Андрея Михайловича.