Беспокойные

Прошло три дня. Я варила овощи, собирала куриные яйца, подметала полы и отскабливала белье. Я скучала по городу – особенно в солнечные бесконечные дни – и знала, что скоро придется что-то решать, но каждое утро просыпалась оцепеневшая, ошеломленная. Можно съесть ложку крысиного яда, но мне не хотелось умирать; можно пойти в больницу и попытать счастья с другой медсестрой, но что, если я наткнусь на кого-то еще более черствого, кто оштрафует меня на сумму шестилетнего дохода или потребует всё рассказать йи ба?

Минцзян отжил свое. Петляющие переулочки, рыбацкие лодки с обвисшими сетями, облезшая краска на домах, выцветшие зеленые занавески на наших окнах – как и мне, им пришел конец. На стене одного здания был рисунок мелом – большая кошка и два котенка. Я вспомнила бездомную кошку, которую видела в городе, в окружении выводка кроваво-розовых котят и как она лежала со сломленным, смирившимся видом, пока котята лезли друг через друга, чтобы присосаться к ней.

Я подошла к одному из новых особняков и прижалась лицом к воротам. От плитки пахло дождем и грязью. Я попятилась с ржавым пятном на носу. У реки я воткнула палку в грязь, почесала землю; пыталась разглядеть, что прячется под водной гладью. Палая листва. Рыба. Я прошла мимо причалов, где рыбаки хватали себя между ног и рассказывали про девчонок, которых якобы дрючили. Один подтолкнул приятеля локтем, пока я проходила мимо, и сказал, что любит цыпочек, у которых мяска побольше. Друг цыкнул на него. «Это дочка Старика Гуо, дурень!» На продуктовом рынке я увидела, как за кочан капусты торгуется жена учителя Ву – глава отдела планирования семьи, – и поторопилась обратно на 3-ю улицу.

Прошла неделя. Я всё время спала. Засыпала за столом или стоя за раковиной, просыпалась от громкого всхрапа или когда подгибались ноги. Сон захватывал, сон лишал сил, но в моменты перед тем, как уступить ему, возникала темная истина: «Я в заднице. Деваться некуда, придется выходить за Хайфэна».

Я проснулась под разговор матери Хайфэна и йи ба на улице.

– Наверно, устала после работы, – сказала мать Хайфэна. – Сын говорит, они вкалывают на заводе по восемь, по девять часов.

– Восемь? Да это ерунда, – сказал йи ба. – Молодой девушке тяжко в городе. Но я знал, что она рано или поздно вернется. Нынче столько людей едет за границу – хорошо, что она дома.

– Она выросла. Знает, где ее место.

– Завод – это только блажь. Это она испытывала свою свободу.

Мать Хайфэна рассмеялась.

– Радуйся, что всё кончилось.

Я села в кровати. Йи ба брал деньги, которые я слала домой, и не жаловался. Я слышала, как он говорил:

– Ну что, скоро буду звать тебя сватьей?

– Э, не так быстро, – сказала мать Хайфэна. – Я хочу большое приданое.

– А кто сказал, что у нас будет маленькое?

Прошло две недели. В Минцзян вернулся Невероятный Американец и устроил праздник. Он не родился Невероятным Американцем – он родился всего лишь селянином, как и все мы, – но стал Американцем, когда поехал на поезде в Куньмин, перешел пешком Бирманские горы, перелетел из Таиланда в Америку и там нашел работу в ресторане в Лос-Анджелесе, женился на американке – она была китаянкой, но с грин-картой, – и натурализовался, скопил достаточно, чтобы заплатить по долгам и наконец приехать домой в гости. Его семья закатила праздник в особняке, который он для них построил. Я сказала йи ба, что лучше буду собирать куриный помет, чем пойду, но он ответил, что это будет неприлично, если пойдут все семьи, кроме нашей.

В школе я знала этого Невероятного Американца как Цзина – задиру, водившего дружбу с партийными детишками и любившего подкрасться к девчонкам и со всей силы натянуть их трусики вверх. На празднике он неуклюже притворился, что не узнал нас с йи ба. Мы стояли в гостиной его матери рядом со статуей из фальшивого мрамора – это был мальчик, который гладил олененка и вращался на раскрашенном в золотой цвет диске, работавшем от батареек. Я видела, как поднялись брови Цзина, как он нарочно стер выражение узнавания, как на лицо опустилась пародия на забывчивость.

– Ах да, Пейлан! Из начальной школы. Теперь я тебя вспомнил!

– Как жизнь, Цзин?

– Джон. Теперь меня зовут Джон. – Он был всего на два года старше меня, но у его губ уже появились морщины.

– Как Америка?

– О, там рай. Там другой мир.

– Сколько у тебя долгов? – спросил йи ба.

– Теперь почти нет. Вначале было двадцать пять тысяч, хотя теперь проезд стоит дороже. Но и путешествовать теперь проще, быстрее. Если хотите знать больше, я могу вас познакомить с одной женщиной. Она сегодня тоже здесь.

Цзин-Джон показал на женщину с блеклыми капиллярами волос на верхней губе, беседовавшую с соседями. Йи ба уже рассказывал о даме с усами, которая помогала людям уехать за границу и которая косвенно несла ответственность за все новые особняки в деревне. Я сказала «нет, спасибо» – не хотела доставлять такого удовольствия Цзину-Джону. Но йи ба принял клочок бумажки с ее телефонным номером.