Беременна в расплату (СИ)

И я должен. Долже перейти через это лютое пекло. Хоть не вижу перед собой ни хрена, кроме все того же проклятущего песка!

Потому что я должен их найти.

И, блядь, по капле выжать из каждого всю кровь, сколько их ни есть в них. Должен!

О, как я буду сжимать каждого их них за горло! Смотреть, как они дергаются в агонии и испражняются от страха, а в глазах еще горит отчаянная надежда!

Надежда, потому что каждый урод всегда хочет выжить. Выжить, несмотря ни на что. До последнего не верит, что его может не стать. Что закроет глаза и свет для него померкнет.

И я, блядь, буду жрать эту надежду. Пить. Жадно хлебать, как сейчас собственную почто свернувшуюся кровь.

Впитывать в себя запах их крови. Их мочи и дерьма, которые из них полезут.

Стервятники, сука.

Стервятники по обе стороны от меня.

Присматриваются. Принюхиваются. Выжидают.

Ждут, когда свалюсь. Когда иссякнут последние силы.

Такие же чертовы стервятники. Как те, что забросили меня сюда.

Падальщики. Не способные посмотреть в глаза. Чтобы хотя бы пристрелить.

Но разве врага пристерливают?

Неееет!

Ему ломают кости! Ему, блядь, крошат каждый позвонок. С наслаждением слыша, как они хрустят. Как превращаются в крошку. В такой же блядский песок, как под моими ногами.

Их держат за горло и смотрят, как лопают глаза.

Их тела разрывают с хрустом напополам. Впитывая аромат дымящегос мяса!

А падальщикм это хуже дерьма.

Выжидают.

А у меня глаза спекаются от палящего солнца.

Вперед. Вперед смотреть. На блядский песок. На океан блядского песка, который никогда, кажется, не закончится.

А я смотрю на них.

Вижу их чертовы клювы.

Кажется, они готовы дрожать и приплясывать от нетерпения вкусить свежено мяса.

А клювы у них не хера не детские. Такими череп проломить запросто.

Но нет.

Сила. Она изнутри идти должна. Тогда ты и со слабым клювом и на подкашивающихся ногах сможешь заклевать любого насмерть.

Эти бы смогли. Меня сейчас. Вот такого.

Смогли, но, сука, внутри у них этого нет.

Темнеет и ни хрена не становится легче.

Холод обволакивает. Окутывает. Сначала приносит облегчение. А после парализует все суставы.

И падальщики, стервятники эти блядские, подлетают ближе.

Ждут. Пока упаду. Свалюсь.

Отлетают от трупов по обе стороны моей дороги.

Темнеет. И смрад становится нестерпимым.

Откуда их столько? Гниющих здесь на этом разжаренном песке?

Чем дальше иду, тем их больше.

Будто аллея мертвых.

Вначале было несколько. С большими промежутками.

Но сейчас эти раздутые, расклеванные подлым вороньем тела валяются по обе стороны меня грудами!

— Ни хрена. Я не собираюсь здесь валяться вместе с вами, слабаками, — хриплю, чувствуя, как песок иглами пронзает горло, раздирая его в клочья.

- И тебя не собираюсь кормить, — хватаю за клюв наглую трусливую птицу.

Откручиваю клюв, который с трусостью пытается кольнуть ладонь.

С бешеной дикостью впиваюсь зубами в его горло, а после и в тушу.

Кости скрипят под моими зубами, а стая его собратьев и с диким воплем разлетается в стороны.

Вот так. Чмошники они, твоя стая. Лучше в одиночку. Чем с такими друзьями. С такой семьей.

Твоя кровь, мерзкий падальщик, отдает мне кровью трупов, что валяются с обеих сторон.

Простите, кем бы вы ни были. Но в этой жизни выживает сильнейший.

Чернота ночи сменяется ярким светом.

Палящий жар, срывающий остатки кожи превращается в ледяную ночь.

Этот проклятый холод ни хрена не приносит облегчения.

Он добивает. Выворачивает суставы. Дробит кости. Выедает глаза льдом и чернотой не хуже палящего солнца. Так, что тонкая пленка трещит и хочет лопнуть.

И стоит чуть пошатнуться, как эта дикая голодная свора налетает со всех сторон.

Клацает клювами прямо в ухо. У глаз. Дергается, жадно бьет крыльями, чуя скорую добычу.

Главное не останавливаться. Передвигать уже ни хрена не слушающиеся ноги. Идти вперед, хоть хрен знает, что там ждет. Есть там вообще хоть что-нибудь, в этом гребанном впереди.

Что в темноте непроглядной, что в слепе солнца. Ни хрена не ясно. Один песок, который уже кажется, начинает хрустеть не только на зубах и в глазах. Уже в венах.

Пекло. Ночь. Ночь и снова пекло.

Челюсти хрустят, сжатые до хруста.

Суставы на сжатых кулаках превращаются в ободранные натянутые нервы. Будто обглоданные. Этой проклятой пустыней!

И эта вонь. Нестерпимая вонь трупов по обе стороны. Ни хрена она не ослабевает без солнца.

Кажется, весь пропитался ею насквозь. Подыхать буду, а мне вонять этой пустыней будет.

Но хрен я лягу там вместе с вами. Хрен.

Если есть ад, то я уже в нем. И я его пройду. Падать ниже некуда!

Я перестаю быть человеком.

Перестаю думать. Видеть. Ощущать усталость или боль.

Перестаю даже реагировать на клацание клювов надо мной.

Я просто превращаюсь в движение.

Сквозь адскую боль и слабость. Сквозь это пекло.

Идти. Шаг. Еще один. Еще. В этом весь смысл, хоть кажется, пустыне не закончиться. Никогда, на хрен, не закончиться!

Сколько уже их сменилось, жаркого и ледяного адов?

Я теряю счет.

И уже привыкаю к мысли, что здесь мне и остаться. Нет ничего. Ничего нет, кроме этого проклятого песка!

И глазам не верю, когда вижу вдалеке белоснежный дом.