Берег Живых. Выбор богов. Книга первая

Обитавшие при храме псы то и дело наведывались сюда, но предпочитали держаться в стороне от солдат, и даже Хархафу не удалось приманить их. Священные звери продолжали нести свою службу – охраняли храм своего Божества так же, как охраняли заброшенные некрополи шакалы, чьи заунывные голоса звучали здесь ночами. Притом порой казалось, что голоса, прореза́вшие ночную тьму, принадлежали не только шакалам…

Иногда жрец думал, что остался здесь зря, что лучше бы уж он сопровождал колдуна в столицу, а его друг руководил здесь поисками… которые пока не увенчались успехом. Попытки проследить за псами также ни к чему не привели – не то отступники и вовсе покинули эти места, не то священные звери просто не желали выдавать их. И ведь не спросишь же!

Солдат было слишком мало, а древние лабиринты ходов, местами обрушенных, были слишком разветвлёнными. Но именно ему, Хархафу, было поручено сторожить и ждать. Каждый день был похож на другой – обход владений, ритуалы, новый виток безуспешных поисков. А к вечеру бальзамировщик в одно и то же время выходил к реке и высматривал, не шла ли от Кассара ладья с долгожданными вестями.

Этот день ничем не отличался от предыдущих. Без особой надежды Хархаф взирал на стекло вод, медно-алых в закатных лучах. Когда от излучины реки показался тёмный силуэт ладьи, жрец даже не поверил своим глазам, а потом спешно кликнул кого-то из воинов, чтоб готовились встречать гостей.

Ладья, направляемая умелым кормчим и гребцами, пристала, и на берег сошла статная женщина, которую сопровождала пара псов. Собравшиеся у пристани солдаты отсалютовали ей, а Хархаф радостно вскинул руки в приветственном жесте. Он не помнил, когда ещё был рад видеть кого-то настолько, как её – ту, которой однажды, скорее всего, предстояло стать Верховной Жрицей Стража Порога всей Таур-Дуат.

Кахэрка улыбнулась своей скупой улыбкой, так редко освещавшей её строгие правильные черты. Псы рядом с ней уже вовсю принюхивались, прислушивались к пространству. Удивительно, но псы-стражи храма пока так и не показались.

– Ну, здравствуй, Хархаф, – приветливо проговорила жрица, опустив руку на голову одного из священных зверей. – Мы прибыли, чтобы помочь тебе.

– Как это кстати, мудрая Кахэрка, – с поклоном ответил бальзамировщик. – Боюсь, я не могу порадовать тебя добрыми вестями. И хоть какими бы то ни было вестями вообще.

Жрица подняла голову, задумчиво прищурилась, глядя на храм, отбрасывавший длинные вечерние тени.

– Не беда. Я знаю, что делать.

Глава 6

«…Каждое живое существо и каждое Божество трепещет пред Тобой, когда раздаются раскаты Твоего грома в небе…

Один Твой шаг, один удар Твоего копья приносит погибель врагам бытия, безликим и не знающим имён.

Ты лишаешь их силы. Ладья Амна сможет продолжать свой путь в мире…

Владыка Первородного Огня, возвышенный и далеко шагающий, обитающий за пределами нетленных звёзд,

Пусть Твой могущественный лик будет милостив ко мне!»[8]

Его голос гремел по древнему святилищу, многолико перекатываясь меж стен из красного гранита, возносясь вместе с дымом благовоний под своды храма, достигая лица оживающей статуи. Божество с ликом песчаного чудовища одной рукой опиралось на большой, похожий на копьё, Жезл Силы, а в другой сжимало хопеш. На красивом могучем теле, выточенном из того же красного камня, что и стены, переливались золотые ожерелья. В полумраке сквозь тени поблёскивали самоцветы глаз – тех самых, чей огненный взор пронзал первобытную тьму небытия.

К голосу жреца Сатеха присоединился низкий хрипловатый вой двух ша. Самка сидела у его ног, благословляя ритуал своим присутствием. Самец пел чуть в стороне, за границей охранного круга. Щенки почтительно замерли в логове под наосом – им ещё только предстояло осознать в полной мере, что означало быть священными зверями своего божественного покровителя.

Сердце Колдуна радовалось живому присутствию возлюбленного Бога, которому он посвятил себя всецело, которым он жил и дышал. Этим присутствием сейчас пел каждый камень – вдохновляя, даруя Силу. От каждого нового слова призыва кровь мага вскипала сладостным пламенем, и он чувствовал себя многократно превосходящим пределы своей смертной формы.