Беранже

О, сжальтесь и спасите нас!
Хоть далеко от вас Гаити —
На нем бунтарский дух воскрес.
Скорей конгресс,
Второй конгресс,
Еще конгресс,
Седьмой, восьмой конгресс!
За смерть Кристофа отомстите,
Блюдя монархов интерес!

Поэт метит в святыни европейской реакции, в самое ее ядро — Священный союз с его бесконечными конгрессами. Он метит во всех монархов мира, которые одним миром мазаны — будь они белые или черные. А как издевается он над выспренними мистическими разглагольствованиями о троице и святом духе, без которых не обходятся конгрессы монархов!

Беранже не был бы самим собою, если б вел себя по-другому, думает Жюдит. Хоть на душе у нее тревожно, лицо остается спокойным, иголка быстро и ровно летает в ловких пальцах, синие глаза опущены. Но когда она поднимает их, Беранже видит — Жюдит с ним. И что бы ни случилось — пусть его уволят, посадят в тюрьму, — она по-прежнему будет рядом, не испугается, не подведет, не покинет.

И он верит, что так у них с Жюдит будет всегда. До старости. До самой смерти.

Ты отцветешь, подруга дорогая,
Ты отцветешь, — твой верный друг умрет…
Несется быстро стрелка роковая,
И скоро мой последний час пробьет.
Переживи меня, моя подруга,
Но памяти моей не изменяй —
И, кроткою старушкой, песни друга
У камелька тихонько напевай!
А юноши по шелковым сединам
Найдут следы минувшей красоты
И робко спросят: «Бабушка, скажи нам,
Кто был твой друг? О ком так плачешь ты?»
Как я любил тебя, моя подруга,
Как ревновал, ты все им передай —
И, кроткою старушкой, песни друга
У Камелька тихонько напевай!
…
Над Францией со мной лила ты слезы.
Поведай тем, кто нам идет вослед,
Что друг твой слал и в ясный день и в грозы
Своей стране улыбку и привет.
Напомни им, как яростная вьюга
Обрушилась на наш несчастный край, —
И, кроткою старушкой, песни друга
У камелька тихонько напевай!

В чертах верной подруги можно без труда узнать черты Жюдит. Эта песня о ней и о нем — одна из самых задушевных лирических песен Беранже.

«МУЗА, В СУД! НАC ЗОВУТ…»

Решено. Он должен выпустить новый сборник песен. Беранже прекрасно понимает, что, поступив так, навлечет на себя гонения и кары… Пусть…

— Никто не остановит меня, — говорит он Манюэлю. — Напротив, я все больше убеждаюсь в необходимости этого выстрела передового часового, чтобы иметь честь разбудить либеральный лагерь, столь странно управляемый теми, кого называют самыми энергичными его вождями.

Манюэль не отговаривает друга. Так же как и Беранже, он возмущен и удручен той панической растерянностью, в которую впало под напором реакции большинство либералов.

Политическая борьба оказалась на деле гораздо сложнее, чем представляли ее себе некоторые прекраснодушные говоруны. Либералы почти совсем вытеснены из палаты депутатов. Печать задавлена цензурой, многие журналы, в том числе и «Минерва», запрещены, кружки и общества разогнаны.

Конгрегация торжествует, ее ставленники делают политику в стране. Из Италии тоже идут недобрые вести. Революции в Неаполе и Пьемонте разгромлены с помощью австрийских войск. Итальянских карбонариев заточают в тюрьмы, казнят… Не ждет ли то же и французских карбонариев?

Манюэль понимает трудность создавшейся обстановки, но уверен, что борьба не прекратится. Пока что борцы принуждены скрываться в политическом подполье.

Во Франции существуют тайные общества, организованные по образцу итальянских, — «Рыцари свободы», «Братство угольщиков» (карбонариев), — они находят сторонников и членов в различных слоях населения, особенно же среди военных и студенческой молодежи.

Манюэль связан с тайными обществами, как и генерал Лафайет, один из популярнейших главарей левого крыла либералов. Беранже знает об этом, но сомневается в действенности такого пути борьбы. Ведь тайные общества — горсточки одиночек, они далеки от масс. Главное же заключается в том, чтоб поднять и воодушевить на борьбу с феодальной реакцией большинство народа. Для этого нужны открытые, смелые выступления, а не только разговоры в кружках. Так думает Беранже.