Бен Гурион

На заре он отправился в Иерусалим, в квартиру, где находилось тело Каценельсона. Там уже было много народа. Он молча оглядывает лица друзей и падает в обморок. Придя в себя, он просит оставить его одного. Друзья выходят из комнаты и уже в дверях слышат его ломающийся голос, обращенный к покойному: «Как ты смеешь это делать, Берл? Как ты можешь нас оставить?». Затем все стихло. Два часа он сидит рядом с бренными останками друга. Выходя, он говорит своему сыну Амосу: «Это был мой единственный настоящий друг».

Он тяжело переносит смерть Каценельсона, перед которым буквально преклонялся. Вспоминая о нем, он скажет, что «это был самый близкий для меня человек».

Однако кончина Каценельсона придала Бен-Гуриону еще больший политический вес. Теперь он был главный — почти единственный — лидер Рабочей партии.

В конце войны уже никто не должен был стоять с ним рядом и удерживать его импульсивные порывы или тормозить смелые решения; плечи его согнулись под грузом ответственности, а вокруг редели ряды крупных лидеров. Вейцман стал «старой гвардией»: больной, он уже не способен противостоять ему и подавлять своим авторитетом, как это было раньше. Табенкин замкнулся в своем сектантском фанатизме. Бен-Цви и многие другие основатели выдохлись и перешли на вторые роли. Каценельсона, «компаса» движения, не стало. Приобретя политическую зрелость, в полном одиночестве, без друзей, которым можно довериться и которые поймут, Бен-Гурион проведет еврейскую общину Палестины через еще более страшные испытания.

Годы войны окажутся для него наиболее тяжелыми. Кроме того, его личная жизнь уже долгие годы испытывает кризис. Отношения с Паулой зашли в тупик, она на грани отчаяния. Конечно, его нельзя назвать образцовым семьянином. Если он не в заграничной командировке, значит, поглощен своей общественной дёятельностью и даже не думает о домашних проблемах. Находясь в отъезде, он заказывает десятки книг и просит переслать их на домашний адрес, не думая о том, что жене придется оплатить эти 10–17 книг из своего месячного жалованья. Она делает все возможное, чтобы избавить его от финансовых проблем, допоздна готовит еду и стирает белье и частенько делает вид, что не голодна, чтобы он и дети могли поесть досыта. Позже врачи установят, что она страдала хроническим недоеданием. Когда Жеула выходит замуж, в доме нет денег не то что на мебель для молодых, но и на ткань для ее свадебного платья, в связи с чем «Еврейское агентство» высылает требование, чтобы Бен-Гурион, всегда гордящийся своими принципами, немедленно вернулся домой.

Кроме домашних хлопот Паула берет на себя ответственность за воспитание детей. Отец никогда не занимается ими, он никогда не поиграет и не поговорит с детьми, а просто запирается у себя в кабинете. Дети быстро поняли, что его нельзя беспокоить. Однажды он решает сыграть роль отца и зовет в кабинет Амоса, который в школе получил плохие отметки. «Когда я состарюсь, — говорит он, — я уже не буду на тебя сердиться за плохую учебу. Но сейчас я занят, Амос! И не могу этим заниматься, даже если уверен, что в старости это меня очень огорчит».

Стоит ли удивляться, что Паула часто затевала скандалы. Однако непонимание, разделявшее супругов, имело более глубокие корни. Бен-Гурион всегда отличался романтизмом и страстностью (его младшая дочь Ренана вспоминает о нем, как о сентиментальном и чувствительном человеке), а жена больше не проявляла внимания к его политическим проблемам и не стремилась его поддержать. В своей семье он чувствовал себя таким же одиноким, как и в общественной жизни. Время от времени Паула не скрывает злости, упрекает, что он охладел к ней и пренебрегает ею. Однажды после подобной сцены, происшедшей накануне его отъезда, он написал ей из Стокгольма:

«Я люблю тебя гораздо больше, чем ты думаешь… Досадно, дорогая, что ты недостаточно знала меня, хотя я уверен, что ты меня очень любишь. Но одной любви недостаточно. Я хочу, чтобы ты разделяла волнующие меня проблемы, я хочу, чтобы ты проявляла интерес к моей работе и моей борьбе. Тогда ты почувствуешь себя счастливой и жизнь твоя станет богаче и интереснее».

Но семейные отношения не становятся лучше. В 1937 году он со всей откровенностью отвечает на ее полное горечи письмо: