Белый ворон

— Значит так, Пушкин, действительно, написал в альбоме: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты». Это то, что вас заставляют учить в школе. Зато своему приятелю Соболевскому это самое чудное мгновение Пушкин описал примерно так: безалаберный, ты ничего не пишешь мне о двух тысячах ста рублях мною тебе должных, а пишешь о мадам Керн, которую, с Божьей помощью, я на днях трахнул. Видишь, сынок, ты не прав. А что это значит?

— Что?

— Это означает одно. Выучи стихи, а потом возьми и докажи училке свою начитанность. Поведай ей о письме поэта своему другу. Она тебе тут же пятерку поставит. За внеклассное чтение.

— Сколько он должен был тому безалаберному? — просияв, спросил Гарик.

— Две сто, — напоминаю ему, а про себя думаю — вряд ли теперь его преподаватель захочет продолжать терроризировать меня своими вызовами в школу.

— И вообще, Гарик, тебе нужно больше читать Александра Сергеевича. Тем более, он писал о том, что тебя волнует больше всего на свете. «Мелки в наш век пошли людишки, х… уж нет, один х…шки», — после этой цитаты Гарик чуть ли не впервые в жизни смотрел на своего родителя с нескрываемым удовольствием.

Да, не умеют учителя прививать детям любовь к чтению. Теперь уверен, Гарика от творчества Пушкина не оторвет даже последний боевик «Небесный огонь». Того глядишь, после Пушкина он до прочих классиков дорвется.

— Гарик, Пушкин писал и другие замечательные произведения.

— А у нас есть?

— Шеститомник Пушкина издательства «Брокгауз и Ефрон» в твоем распоряжении. Он в библиотеке, третья полка снизу. Там полная «двадцатка» великих писателей.

— Мне пока только Пушкин надо, — отмахнулся от других писателей Гарик.

— Пару минут назад кто-то утверждал обратное. Видишь, значит твоя училка не такая уж дура, — медленно поднимаю авторитет педагога. — Ты бы слушал ее, она тебе одни пятерки начнет ставить. Будешь лучшим в классе.

— Я и так лучше всех, — отрезает Гарик. — Дерусь. Сегодня на уроке так Гавриле дал! Его из класса домой унесли.

— Кстати, у Пушкина есть поэма «Гаврилиада», — продолжаю гнуть разговор в нужную сторону. — Только там вместо матюков точки стоят. Но ты парень грамотный в этом деле, сам догадаешься.

— Конечно, — окончательно успокоил меня сынок. — что я, дурной?

— Как Пушкин?

— Ну ладно. Не выступай. Он тоже не дурак. Это понял. А что он еще интересного писал? Моя литературоведческая лекция завершилась с приходом Сабины. Заслышав шаги супруги, я оборвал свое выступление на полуслове, и Гарик не успел узнать, чем именно прочищал пушки Савва Мудищев.

— Мамочка, — бросился к освободившейся от зеленого из крема намордника Сабине Гарик, — я теперь буду учить стихи на память.

Супруга с нежностью посмотрела на меня.

— Рябов приехал.

— Пошли, сделаешь нам бутерброды, — немного просевшим голосом сказал я.

— Мамуля, я кино смотреть не буду. Пойду в библиотеку учить Пушкина, — сказал Гарик перед тем, как мы вышли в коридор.

По дороге в гостиную я окончательно понял, как была права Сабина, говоря о необходимости мужского воспитания. Разве жена способна за несколько минут вызвать бешеный приступ любви к поэзии у ненавидящего чтение Гарика? И она еще смела утверждать, что я плохой отец, мало внимания уделяю ребенку.

Рябов удобно расположился на диване, ослабив тугую удавку шелкового галстука. Когда Сережа придает себе такой безмятежный вид, на его душе всегда тревожно. Впрочем, эмоции мы привыкли держать при себе, но стоит заняться делом, как они, порой, прорываются наружу.

Прежде, чем приступить к разговору, я позволил Рябову в полной мере насладиться теплом домашнего очага и кулинарным искусством моей благоверной. Наша кухарка уже вторую неделю гостит у сына, вот и приходится Сабине выкраивать время для готовки между посещениями сауны, врачей и легких пробежек по престижным лавкам города.

— Сережа, ты жениться не надумал? — спросил я, после того, как Рябов тщательно вытер свои сильные пальцы салфеткой с оттрафареченным изображением средневекового рыцаря.

— Мне повеситься дешевле обойдется, — предельно ясно ответил коммерческий директор.

— Это потому, что обручальные кольца дороже веревки?

— Самолюбие дороже тех колец.

— Напрасно так рассуждаешь. Дружок твой, например, женился и ничего, до сих пор землю топчет.

— Пример достойный подражания. Для Константина.

— Ты меня имеешь ввиду?

— Больше не с кого семейную жизнь лепить.

— Ты ошибся, Рябов. Я имел ввиду вовсе не себя, а твоего дружбана с большими погонами. А потому, кстати, о кольцах…

— Лишнее говоришь. В напоминаниях не нуждаюсь.

— Сережа, чем ты так недоволен?

— Сообщением Челнока.

— Сильно удивился?

— Нет. Я тебя хорошо знаю. До боли в груди… Такие фортели отбрасываешь — дальше кладбища некуда.

— Слушай, Рябов, ты о своей груди мне не напоминай, а тем более о последних кладбищенских событиях. Пулю в грудь свою мощную ты тогда схлопотал по собственной небрежности, микрофончики с последующими кладбищенскими событиями — тоже на твоей совести. Причем здесь мои фортели? Думаю, даже ты согласишься — иного выхода у меня не было.