Белый ворон

Подлинный антиквариат в его лавке можно с лупой искать, однако у Дюка другая точка зрения. Он полагает — сегодня старинной вещью вполне можно считать дубовый стол образца пятидесятого года. Не спорю, ему виднее, в конце концов глупо дискутировать с доктором искусствоведения по поводу того, что может считаться антиквариатом. Тем более Дюк умеет убедить солидных людей, бросившихся вкладывать деньги в вечные ценности: предлагаемый чугунный прибор «Три медведя на поваленном дереве», стоявший в свое время на столе маршала Ворошилова, представляет для мировой истории и подлинных коллекционеров куда большую ценность, чем живописный плагиат Шишкина на зоологическую тему.

— Кто в тебя стрелял? — шепотом поинтересовался Дюк, зыркая глазами по углам кабинета с таким напряжением, будто там засели снайперы, замаскированные моющимися финскими обоями.

— Успокойся, профессор. Это случилось по ошибке.

— Да? — недоверчиво переспросил доктор наук, и я заметил, как на его лбу проступили горошинки пота.

— Говорю тебе, произошла накладка.

— Точно?

— Двести процентов. Я выяснил — киллер охотился за тобой, значит… — осекаюсь на полуслове, потому что отважный Дюк перекривился, словно у него заныли даже фарфоровые зубы; того глядишь, доползет до койки генерального менеджера, чтобы составить ему теплую компанию по поводу сердечного приступа.

— Может быть, — пискнул Дюк. — Тем более, на меня наехали!

— Не может быть, а точно. Мы же с тобой похожи, как сиамские близнецы на Пизанскую башню. Да, кстати, туалетную бумагу уже выдать или ты еще способен минуту продержаться?

— Тебе бы все над людьми издеваться, — начал успокаиваться доктор наук. — Над теми людьми, которые за небольшую процентовку приносят колоссальные доходы. В тебя, наверняка, стреляли именно по ошибке. Зато на меня наехали! Слышишь, на меня наехали, а ты, вместо того, чтобы принимать действенные меры в сложившейся ситуации, скалишь зубы. Можно подумать, тебя не коснется… Без меня торговля тут же рухнет.

Я рассмеялся от души, и Дюк тут же пояснил:

— По крайней мере, в салонах.

— Лады. Выкладывай, что у тебя. Кстати, объявляю благодарность с занесением в личное дело: по части нудностей ты уже догнал генерального менеджера. Если нет, постарайся убедить меня в обратном.

— Один наглец пытается вернуть товар.

— Обычное дело.

— Да, но он требует неустойку.

— Пошли его.

— Уже послал. Но ты бы слышал, какими словами он отвечал. Я думал, это порядочный бизнесмен, однако он выражается, как последний уголовник. Даже от тебя я ничего подобного не слышал.

— Спасибо за комплимент. Отчего же разгорелся искусствоведческий спор?

После этого вопроса Дюк начал ерзать, словно в кожаном кресле под его задницей вырос гвоздь средних размеров.

— Опять новоделами балуешься?

Воинственный запал Дюка тут же улетучился. Доктор наук потупился, окончательно капитулируя после моего порыва записаться в вассалы наехавшего на него клиента.

Сто раз говорил этому выдающемуся деятелю искусств — всучивай лохам новоделы без присущего тебе наглого апломба. Однако в разговорах с новоявленными собирателями доктор наук продолжает держаться так, словно Рембрандт, прежде чем приступить к работе, сто раз советовался с Дюком по поводу композиции картины «Даная».

Против новоделов в салонах я не возражал, потому что таким образом поддерживал кавказских беженцев. Мастера-золотые руки изготавливали дуэльные пистолеты, сабли, кинжалы точно так, как их деды-прадеды, «калашниковых» и «макаровых» в своей мастерской они не сочиняли. Однако их работы от подлинно старинных вещей может отличить только специалист, а не основные клиенты Дюка, толком не знающие разницы между иконой и переводной картинкой.

Лежит на полке пистолет, по всему видать, старинный, оттого как в нем обоймы нет. Красивый, длинноствольный, переполняющий радостью сердце какого-то лопуха. Пусть себе покупает. Лох ведь не догадывается: действительно старинный пистолет стоит в десять раз дороже. И прекрасно, человек средства экономит, да и не все ли равно, что у него в доме валяется: новодел или подлинно старинная вещь?

Дюку этого явно недостаточно. Он, чтобы эрудицией блеснуть, поскорее товар сбагрить, вполне может доверительно поведать клиенту: это пистолет, из которого Мартынов палил по Лермонтову. Кстати, на соседней полке лежит кинжал, принадлежавший той самой княжне, с которой великий поэт лепил образ Мэри, хотя в реальной жизни ей повезло встретиться со Степаном Разиным.

Причем доктор наук лепит горбатого такими словами, каких его потенциальный клиент не мог слышать даже на пересылке. Однако, видимо, кто-то научил одного из таких пациентов понимать прекрасное.

— Интересно, Дюк, что ты всучил человеку? Наверняка гнал полову. Это ты умеешь. Что-то вроде «Необычайное восприятие мира художника несомненно повлияло на выбор модели и придало общему решению тот декоративный вид…» Ты кончай этот самый вид из себя устраивать, тоже еще безмолвное приложение к креслу выискалось.

— Прекрати хамить! — взвизгнул Дюк.

— Прошу прощения. Раз ты такой крутой, иди сам с клиентом разбираться.