Белый олеандр

Она расширила глаза, сверкая белками вокруг черной радужки. В уголках рта собралась слюна.

— Не нравится тебе здесь? Отправлю в Мак! Посмотрим, как кормят там! Скажи спасибо, что со своей безобразной рожей сидишь с нами за одним столом. В Аргентине тебя пускали бы в дом только с черного хода!

Мое лицо… На щеке пульсировали шрамы.

— Что ты понимаешь в благородных домах? Уличная шваль! Когда заходишь в комнату, девочки морщат нос. Ты мараешь мой дом, твое присутствие меня оскорбляет! Видеть тебя не хочу! — Она отвернулась и указала на полированную лестницу: — Ступай к себе!

Я нерешительно встала.

— А ужин?

Она повернулась на лакированных каблуках и засмеялась:

— Может быть, завтра…

Я лежала на кровати в красивой, пахнущей кедром комнате, а в животе, как в мешке, скребли кошки. Целыми днями хотелось спать, а по ночам события дня проплывали перед глазами, как слайд-шоу. От меня в самом деле воняет? Я шваль? Безобразная?

Вошла Сильвана и устроилась на кровати.

— Возомнила о себе, да? Важная птица! Ничем ты не лучше нас! И мой тебе совет — заткнись, а то живо отправят в Мак.

Швырнула булочку.

Я заглотила ее в два приема. Было так вкусно, что я чуть не расплакалась.

— Что за Мак?

Она раздраженно выдохнула:

— Туда посылают, если не находится семья. Ты и дня не протянешь, белая дура. Сожрут на завтрак!

— По крайней мере, они завтракают.

Сильвана хихикнула в темноте.

По улице проехала машина, от фар по потолку поползли тени.

— Ты там была?

— Нидия была. Даже для нее жестко, а она вообще чумная. Так что заткнись и терпи, как все. Стукнет восемнадцать — и досвидос.

Мне было только пятнадцать.

Любимицей хозяйки стала Кики. Она сидела справа от Амелии и, как собака, доедала с ее тарелки, вызывая во мне зависть и отвращение. Кики переворачивала страницы аргентинских альбомов и ела сливочное печенье, а я стирала в раковине белье Амелии, скребла ее ванну, утюжила одежду и простыни с кружевом, а если из вредности что-нибудь портила, лишалась ужина.

Она настраивала нас друг против друга. Однажды вечером я стащила банку консервированного батата, и она заставила Кики на меня настучать. Я еще больше исхудала, ребра выпирали, как бока у лодки. Я начинала понимать, почему иногда один человек убивает другого.

— Бери девушек, — посоветовала однажды Амелия своей подруге Констанс, пока я чистила серебро. — Легкие деньги! Сделаешь ремонт. Я собираюсь обновить ванную…

Я начищала зубной щеткой завитушки вилки. Уже сделала это вчера, но Амелии не понравилось, что на сгибах металл не очень блестел, и она заставила чистить заново. Я бы с удовольствием вонзила эту вилку ей в живот и съела бы без соли!

В конце концов, во мраке марта, после долгих недель почти ежедневных звонков, прежняя соцработница меня бросила, и я попала к ангелу по имени Джоан Пилер. Она была молода, ходила в черном и красила длинные волосы в огненный рок-н-ролльный цвет. На каждой руке красовалось по четыре серебряных кольца. Скорее поэт, чем чинуша. В день нашей встречи я спросила, не знает ли она какую-нибудь кофейню.

Пошли в забегаловку на Вермонт-авеню. Скользнули в теплое влажное нутро мимо столиков на улице, где дрожащие курильщики прятались от дождя. Тут же нахлынули воспоминания: черные стены, запах овощного супа, ворох программок, листовок и бесплатных газет возле кассы. Даже смехотворно плохие аляповатые картины на стенах встретили, как старые друзья — зеленые женщины с отвисшими грудями и вампирскими зубами, барочные мужчины с эрекцией. Вспомнился голос матери, ее раздражение, когда шум автомата для капучино мешал читать, стопка ее книг на столе. Я рисовала и брала деньги, если кто-то покупал.

Охватила тоска по ней и желание услышать ее низкий выразительный голос. Хотелось, чтобы она сказала что-то смешное и циничное об искусстве или каком-нибудь поэте, погладила меня по волосам.

Джоан Пилер заказала персиковый чай. Я выбрала крепкий сладкий кофе со сливками и самое большое пирожное в форме сердечка, с голубикой. Мы расположились за столиком, где была видна улица с траурными зонтами. Машины тихо шелестели по лужам. Джоан открыла на липком столе мое дело. Хотелось есть медленно, ощутить вкус песочного теста и крупной голубики, но голод пересилил, и я заглотила половину, прежде чем она успела поднять глаза от бумаг.

— Мисс Кардоза не рекомендовала переводить тебя в другую семью. Она считает, что нынешняя вполне соответствует норме, а ты ведешь себя вызывающе.

Я живо представила прыщавую Кардозу, намазанную макияжем, как торт с глазурью. Она никогда не приглашала меня в кафе, предпочитая болтать по-испански с Амелией и угощаться сливочным печеньем и мятным чаем в сервизных цветастых чашках. Она была без ума от Амелии, большого богатого дома и блестящего столового серебра. Никогда не задумывалась, откуда берутся деньги. Шестеро приемных девушек без труда оплачивали и ремонт, и старинные безделушки. Особенно если их еще и не кормить.

Я подняла взгляд на огромную банальную картину: женщина на кровати, ноги расставлены, из вагины вылезают змеи. Джоан Пилер изогнула шею и проследила мой взгляд.