Белый ковчег

СТАРУХА. Поздно уже… Тебе нужно отдохнуть, Фома. Иди, поспи. И мне дай. А там, глядишь, Юлька вернется. Может, скоро поедем все. Надо поспать.

ФОМА.(Свинчивая матрешку) Выходит, бросаешь ты меня. Спокойной тебе ночи, Вера. (Уходит).

СТАРУХА.(Одна) Бросаю… Я его бросаю! (Пожав плечами). Господи… Господи! Сроду к Тебе не обращалась и не знаю, есть ли Ты вообще. А если Ты есть, то ничем Ты нас так не казнишь, как любовью. И ничем так не милуешь, как любовью. Чего Ты хочешь от нас? Чего ждешь?

Шевелится борщевик. Из него возникает человеческая фигура, напоминающая Пушкина, и забирается на пьедестал.

Кто там?.. Кто вы?

БОРЩЕВИК. Я – борщевик.

СТАРУХА. Борщевик?!.. Но почему вы похожи на Пушкина?

БОРЩЕВИК. Я расту из земли, где много людей лежат. Те, кто еще – на земле, видят и слышат во мне каждый свое – что кому ближе. А попросите – явлюсь, кем угодно.

СТАРУХА. Да нет уж, оставайтесь Пушкиным! Меня это очень даже устраивает, дорогой вы мой Александр Сергеевич!

БОРЩЕВИК. Вера Аркадьевна, я же просил вас!

СТАРУХА. Хорошо, хорошо! Коль ты так настаиваешь, буду звать тебя Сашкой. Ну, и зачем ты забрался на этот пьедестал? Захотелось пошалить?

БОРЩЕВИК. Это же – мой пьедестал. Здесь прежде был клуб деревенский;

Я перед входом в цилиндре стоял, на трость опираясь.

СТАРУХА. Здесь был колхозный клуб?

БОРЩЕВИК.

Да, и, представьте – с колоннами, а на фронтоне, над ними —
Феб с колесницей! Изваяны все мы были из гипса:
Я, с моей тростью, и Феб и четыре коня пышногривых.
С гипсом самим, однако же, что-то неладное было:
С Фебом у нас носы отвалились спустя уже месяц.
Следом он вожжи свои уронил, а кони – копыта.
А уж когда у цилиндра поля отломились, то скоро
Птичий помет закрыл мне лицо совершенно, и стало
Перед народом неловко стоять мне с загаженной рожей.
К счастью один из коней, рухнув с фронтона удачно,
Голову снес мне, и птицы ко мне интерес потеряли.

СТАРУХА.(Смеется) Бедный Сашка! А что это ты гекзаметром изъясняться вздумал?

БОРЩЕВИК. Не по душе вам гекзаметр? А ямбом шестистопным позволите?

СТАРУХА. Это – как твоей душе угодно. А с клубом-то что? Куда он делся!

БОРЩЕВИК.

О! С клубом этим что-то чудное творилось:
То ль дождь, то ль засуха, то ль зимний хлад в ночи
Тому виной, но штукатурка отвалилась,
И стали пропадать из клуба кирпичи.
И вот колонны уже начали трещать,
И клуб стал медленно, но грозно наклоняться.
И тут приехало начальство – покричать
На вольном воздухе, да водкою размяться.
«У вас же клуб – кривой! Кто строил, вашу мать?!» —
Начальник возопил, мгновенно багровея.
«Нагнутый этот клуб – немедленно сломать
И новый выстроить, да только чтоб – ровнее!»
Ему и говорят: мол, строить-то мы рады,
Да денег нет у нас – как строить-то без них?
Начальник отвечал: «Работать лучше надо!
А то, что денег нет, так – не у вас одних».
Дозволив проводить к столу свою персону,
Одобрил, помычав, расставленную снедь,
И милость оказал, отведав самогону
И важно обещав о деньгах порадеть.

СТАРУХА. Я поняла: старый клуб снести велели, а на новый – денег не дали?

БОРЩЕВИК. Не угадали! Денег-то дали. Да те, кому дали, строить не стали. Себе отсчитали, а половину отдали – тем, которые им дали. На том и стоят родимые дали.

СТАРУХА. Сашка! Ты – хоть и молод, да – гений, тебе тайны открыты. Может, скажешь мне: за что – все это? За что мы так наказаны? Скажи! Можно и в прозе, без балагурства.

БОРЩЕВИК. Да, стихи – вещь глупая. Это – вроде чесотки… А вы меня удивили!

СТАРУХА. Чем это?