Белый клык

But White Fang soon learned to differentiate between thieves and honest men, to appraise the true value of step and carriage.	Но Белый Клык вскоре научился отличать воров от честных людей, понял, как много значат походка и поведение.
The man who travelled, loud-stepping, the direct line to the cabin door, he let alone-though he watched him vigilantly until the door opened and he received the endorsement of the master.	Человека, который твердой поступью шел прямо к дверям, он не трогал, хотя и не переставал зорко следить за ним, пока дверь не открывалась и благонадежность посетителя не получала подтверждения со стороны хозяина.
But the man who went softly, by circuitous ways, peering with caution, seeking after secrecy-that was the man who received no suspension of judgment from White Fang, and who went away abruptly, hurriedly, and without dignity.	Но тот, кто пробирался крадучись, окольными путями, стараясь не попасться на глаза, -- тот не знал пощады от Белого Клыка и пускался в поспешное и позорное бегство.
Weedon Scott had set himself the task of redeeming White Fang-or rather, of redeeming mankind from the wrong it had done White Fang.	Уидон Скотт задался целью вознаградить Белого Клыка за все то, что ему пришлось вынести, вернее -- искупить грех, в котором человек был повинен перед ним.
It was a matter of principle and conscience.	Это стало для Скотта делом принципа, делом совести.
He felt that the ill done White Fang was a debt incurred by man and that it must be paid. So he went out of his way to be especially kind to the Fighting Wolf.	Он чувствовал, что люди остались в долгу перед Белым Клыком и долг этот надо выплатить, -- и поэтому он старался проявлять к Белому Клыку как можно больше нежности.
Each day he made it a point to caress and pet White Fang, and to do it at length.	Он взял себе за правило ежедневно и подолгу ласкать и гладить его.
At first suspicious and hostile, White Fang grew to like this petting.	На первых порах эта ласка вызывала у Белого Клыка одни лишь подозрения и враждебность, но мало-помалу он начал находить в ней удовольствие.
But there was one thing that he never outgrew-his growling. Growl he would, from the moment the petting began till it ended.	И все-таки от одной своей привычки Белый Клык никак не мог отучиться: как только рука человека касалась его, он начинал рычать и не умолкал до тех пор, пока Скотт не отходил.
But it was a growl with a new note in it.	Но в этом рычании появились новые нотки.
A stranger could not hear this note, and to such a stranger the growling of White Fang was an exhibition of primordial savagery, nerve-racking and blood-curdling.	Посторонний не расслышал бы их, для него рычание Белого Клыка оставалось по-прежнему выражением первобытной дикости, от которой у человека кровь стынет в жилах.
But White Fang's throat had become harsh-fibred from the making of ferocious sounds through the many years since his first little rasp of anger in the lair of his cubhood, and he could not soften the sounds of that throat now to express the gentleness he felt.	С той дальней поры, когда Белый Клык жил с матерью в пещере и первые приступы ярости овладевали им, его горло огрубело от рычания, и он уже не мог выразить свои чувства по-иному.
Nevertheless, Weedon Scott's ear and sympathy were fine enough to catch the new note all but drowned in the fierceness-the note that was the faintest hint of a croon of content and that none but he could hear.	Тем не менее чуткое ухо Скотта различало в этом свирепом реве новые нотки, которые только одному ему чуть слышно говорили о том, что собака испытывает удовольствие.