Белые зубы

Пятнадцатилетняя Айри Джонс была крупной девочкой. Европейские пропорции Клары не передались ее дочери. Айри пошла в бабушку. Как и у Гортензии, у нее была мощная ямайская фигура, словно составленная из ананасов, манго и гуав; да, девочка получилась немаленькая – большие груди, крепкий зад, широкие бедра, здоровые ляжки, крупные зубы. Она весила тринадцать стоунов[75], и в ее копилке лежало тринадцать фунтов. Она знала, что попадает в целевую аудиторию (если, конечно, у такого объявления может быть целевая аудитория), она прекрасно знала, что объявление написано для нее, бредущей в школу и жующей пончик, держа руку на животе, затянутом в корсет. Оно было обращено к ней. Похудей (призывало оно) и получи за это деньги. Ты, да, ты, мисс Джонс, ты, которая прижимает руки к животу, которая повязала кофту вокруг бедер (вечный вопрос: что сделать, чтобы непомерно огромный ямайский зад казался меньше?), ты, которая носит трусы, утягивающие живот, и бюстгальтер, уменьшающий грудь, – вся тщательно затянута в лайкру (лайкра – это замечательный ответ девяностых китовому усу), ты с твоей перетянутой талией.

Она знала, что объявление написано для нее. Но вот что конкретно там написано, она не знала. Что имелось в виду? Кто-то даст тебе денег, если ты похудеешь? Или подразумевается, что худые больше зарабатывают? Или что-то жуткое из эпохи Якова I, выдумка какого-то мрачного уиллзденского Шейлока – фунт мяса за фунт золота: мясо за деньги?

Быстрый взгляд. Иногда ей снилось, что она идет по школе в бикини, а загадка фонарного столба написана мелом на ее коричневом пухлом теле, на его разнообразных выпуклостях (бедра, грудь, зад выступают, как полки, на которых можно расположить книги, чашки с чаем, корзины или, что вероятнее всего, детей, пакеты с фруктами, ведра с водой), выпуклостях, созданных в расчете на жизнь в другой стране, в другом климате. Иногда ей снилось, как она зарабатывает деньги на похудении: с голым задом, держа в руках блокнот, стучит во все дома, купаясь в солнечных лучах, и старается уговорить старичков отщипнуть и заплатить. Иногда еще хуже – как она отрывает лишние куски мяса с белыми прожилками и засовывает их в старые фигурные бутылки из-под кока-колы, а потом несет в магазин на углу, где за прилавком стоит Миллат в свитере с треугольным вырезом и с бинди на лбу; он жадно хватает бутылки и вымазанными в крови лапами отсчитывает деньги. Немного карибского мяса – немного английских денег.

Айри Джонс зациклилась на мысли, что она толстая. Время от времени ее обеспокоенная по этому поводу мать успевала поймать Айри в коридоре, прежде чем та улизнет на улицу, указывала на перетянутое тело и спрашивала:

– Да что с тобой? Боже мой, что ты с собой делаешь? Ты даже вздохнуть не можешь. Айри, дочка, ты нормально выглядишь. У тебя фигура как у добропорядочной представительницы семьи Боуден. Ты же сама знаешь, что выглядишь нормально.

Но Айри не знала, что выглядит нормально. Англия – огромное зеркало, в котором Айри не находила своего отражения. Чужая в чужой стране.

Кошмары ночью и мечты днем в гостиной, в автобусе, в классе. До. После. До. После. До. После. Как мантра маньяка изменений: вдох – до, выдох – после; она не хочет смириться с генетической неизбежностью и ждет превращения ямайских песочных часов, заполненных песком с водопадов реки Данн, в английскую розу – вы, конечно, знаете, как она выглядит – такая тоненькая, хрупкая, не выносит солнца, девочку, похожую на доску для серфинга, у которой по краям идет легкая рябь от морской волны:

ДО: ПОСЛЕ:

Мисс Олив Руди, учительница английского, с расстояния больше двадцати ярдов способная заметить тех, кто рисует, подошла к парте Айри и вырвала из ее тетрадки листок. Удивленно поглядела на него. Потом спросила с мелодичным шотландским акцентом:

– До и после чего?

– А… чего?

– До и после чего?

– Ничего, мисс.

– Ничего? Да ладно, мисс Джонс. Чего стесняться? Ясно, что это интереснее 127-го сонета.

– Ничего. Ничего.

– Точно? Больше не будешь заставлять класс ждать? Видишь ли… кое-кто хочет послушать… некоторым даже немного интересно то, что я говорю. Так что, если ты отвлечешься на секунду от своих рису-ууу-ууунков… – никто не может произнести слово «рисунки» так, как Олив Руди, – и уделишь нам внимание, мы продолжим, можно?

– Что?

– Уделишь нам внимание?

– Да, мисс Руди.

– Чудесно. Это меня радует. Итак, 127-й сонет.

– Прекрасным не считался черный цвет, – продолжила Франсис Стоун тем занудным тоном, каким студенты читали поэтов-елизаветинцев. – Когда на свете красоту ценили.