Белые зубы

На конечной остановке, Чаринг-кросс, Самад проводил ее глазами и сел в поезд до Уиллзден-Грин. Романтично, однако. Она говорила «Нил» с такой страстью, такой горечью утраты, что слово будто лопалось по швам. Какое бурное, истинно женское страдание. Чего-то подобного он, сам не зная почему, ожидал от Поппи; когда он набирал ее номер, он думал, что хлынут потоки нежных слез, потом пойдут письма, возможно, надушенные, с растекшимися строчками. В ее горе он вырастет, как, скорее всего, вырос Нил; ее горе станет его епифанией и хоть на шаг приблизит к спасению. А вместо этого он услышал: «Да катись ты куда подальше!»

– Говорил я тебе, – сказал Шива, качая головой и передавая ему желтые салфетки, которые надлежало сложить в виде зáмков. – Говорил не впутываться в это дело, а? Слишком большая у нас история, старик. Ясно же, что не только из-за тебя она злится.

Самад пожал плечами и занялся бумажными башенками.

– Нет, старик, тут большая история. Коричневый мужчина бросает англичанку, Неру делает ручкой мадам Британии. – Шива в целях самосовершенствования записался в Открытый университет. – Много тут всего наверчено, гордости много. Ставлю десять фунтов, она хотела, чтобы ты ей прислуживал, стоял над ней с опахалом.

– Нет, – возразил Самад. – Все было не так. Это тебе не Средние века, Шива, на дворе 1984 год.

– Ничего ты не понимаешь. Судя по тому, что ты рассказывал, дружище, это классический случай, классический.

– Ладно, у меня сейчас другие заботы, – пробормотал Самад (по его подсчетам, сыновья уже смотрели у Джонсов десятый сон; через два часа Арчи тайком от Миллата разбудит Маджида). – Семейные.

– Не время! – раздался голос Ардашира, подкравшегося, как всегда незаметно, посмотреть на зубчатые стены сложенных Самадом зáмков. – Не время предаваться семейным заботам, кузен. Все беспокоятся, все стараются увезти свои семьи обратно на родину из этой кучи малы – мне самому придется отвалить кругленькую тысячу на билет своей прожорливой сестричке, – но я все равно прихожу на работу и занимаюсь положенными делами. Сегодня у нас трудный вечер, кузен! – крикнул Ардашир и, лавируя между столиками в своем ослепительном черном смокинге, направился из кухни в зал ресторана. – Смотри не разочаруй меня.

Суббота была самым загруженным днем недели: одна волна посетителей сменяла другую. Люди заходили до театра и после него, шли после пабов и клубов; первые были любезны и общительны, вторые напевали модные мотивчики, третьи буянили, четвертые таращили глаза и сыпали оскорблениями. Театралов официанты любили: те вели себя тихо, давали хорошие чаевые и часто расспрашивали, откуда те или иные блюда, какие истории с ними связаны, – эти истории молоденькие официанты сочиняли на ходу (им не приходилось бывать восточнее собственных жилищ в Уайтчепеле, Смитфилде и на Собачьем острове), а пожилые с благоговением и гордостью записывали черной ручкой на обороте розовой салфетки.

Уже несколько месяцев в Национальном театре давали «Держу на нее пари!» – позабытый было мюзикл пятидесятых годов, дело в котором происходит в тридцатые. Богатая девушка убегает из семьи и встречает бедного юношу, который направляется воевать в Испанию. Они влюбляются друг в друга. Даже Самад, не отличавшийся хорошим слухом, прочел столько старых программок и обслужил столько поющих столиков, что выучил наизусть многие фрагменты мюзикла; они отвлекали его от нудной работы (а сегодня позволяли хоть ненадолго забыться и не думать, успеет ли Арчи привезти Маджида к «Палласу» ровно в 1:00); вся кухня напевала их, ритмизуя работу: так было легче мельчить и мариновать, нарезать ломтиками и выжимать сок.

– Я ходила в шортах на крокодила, в бриллиантах – в Гранд-оперá в Париже…

– Самад Миа, где у нас семечки горчицы раджа?

– Проводила лето на пляжах, а зиму – на горных лыжах…

– Горчичные семечки… Кажется, они у Мухаммеда.

– Сам Ховард Хьюз угощал меня виноградом…

– Ничего подобного… Я их в глаза не видел.

– Но если нет любви, я ничему не рада…

– Извини, Шива, если у старика нет, тогда не знаю.

– Нет, если нет любви, я ничему не рада…

– А это что такое? – Шива подошел и извлек пакет с горчицей из-под правого локтя Самада. – Сэм, соберись. Ты сегодня в облаках витаешь.

– Прости… Голова забита всякой всячиной…

– Думаешь о своей подружке?

– Тише ты, Шива.