Белые зубы

– Я посмотрел на своих сыновей, Арчи… своих красивых мальчиков… и мое сердце раскололось, нет, хуже – разбилось вдребезги. Разлетелось на множество мелких осколков, и каждый нанес мне смертельную рану. Меня преследует мысль: как я могу чему-то научить сыновей, указать им правильный путь, когда сам потерял ориентиры?

– Мне кажется, – запинаясь, начал Арчи, – что дело в женщине. Если ты не знаешь, что с ней делать, то… давай подбросим монетку: орел – остаешься, решка – бросаешь ее; по крайней мере, тогда…

Самад хрястнул по столу здоровым кулаком.

– К черту монетку! Слишком поздно. Ясно тебе? Что сделано, то сделано. Я уже одной ногой в аду, теперь для меня это очевидно. Поэтому я должен приложить все усилия, чтобы спасти своих сыновей. Мне предстоит выбор, моральный выбор. – Самад понизил голос, и прежде чем он продолжил, Арчи понял, куда он клонит. – Тебе тоже довелось сделать трудный выбор, Арчи, – много лет тому назад. И пусть ты это удачно скрываешь, я знаю, ты не забыл, каково тебе пришлось. Доказательство тому – осколок пули, сидящий в твоей ноге. Ты с ним дрался. И победил. Я помню об этом. Я всегда восхищался твоим поступком, Арчибальд.

Арчи уставился в пол.

– Давай не будем…

– Поверь, мне не доставляет никакого удовольствия вытаскивать на свет божий столь малоприятное тебе воспоминание. Просто я хочу, чтобы ты почувствовал себя на моем месте. Как прежде, меня мучит вопрос: в каком мире должны расти мои сыновья? Тогда ночью ты попытался с ним разделаться. Настал мой черед.

Арчи, понимавший в речах Самада не больше, чем сорок лет назад, повертел в руках зубочистку.

– А почему ты просто не перестанешь, э-э, встречаться с ней?

– Я пытаюсь… пытаюсь.

– Тебе с ней хорошо?

– Строго говоря, мы не… то есть я хочу сказать, да, нам чудесно, но никакого разврата – мы просто целуемся, обнимаемся.

– Разве вы не…

– В прямом смысле – нет.

– Но все-таки…

– Арчибальд, тебя мои сыновья волнуют или моя сперма?

– Сыновья, – сказал Арчи. – Конечно, сыновья!

– Видишь ли, Арчи, в них есть мятежный дух. Пока он еще в зародыше, но скоро разовьется. Говорю тебе, я не понимаю, что происходит с нашими детьми в этой стране. Куда ни глянь, повсюду одно и то же. Неделю назад застукали сына Зинат, он курил марихуану. Словно ямаец какой!

Брови Арчи поползли вверх.

– О, я не хотел никого обидеть, Арчибальд.

– Проехали, приятель. Но не суди, не попробовав. Я вот женился на ямайской девчонке, и артрит как рукой сняло. Но это так, к слову пришлось. Продолжай.

– Хорошо. Взять хотя бы сестер Алсаны: их дети – просто чума. В мечеть не ходят, не молятся, чудно говорят, чудно одеваются, едят всякую дрянь, путаются Аллах знает с кем. Никакого уважения к традициям. Это принято называть ассимиляцией, а по-моему, это разложение. Разложение, и больше ничего!

Не зная, что сказать, Арчи попытался изобразить шок или, на худой конец, отвращение. Арчи нравилось, когда жизнь у людей текла гладко. Здорово, знаете ли, когда все живут друг с дружкой в мире и согласии.

– ЯИЧНИЦА С КАРТОШКОЙ, БОБАМИ И ГРИБАМИ! ОМЛЕТ С ГРИБАМИ!

Самад вскинул руку и повернулся к стойке.

– Абдул-Микки! – дурашливо пропищал, растягивая звуки в подражание кокни. – Эй, голова, сюда, пожалуйста!

Глянув на Самада, Микки навалился на стойку и вытер фартуком нос.

– Не валяйте дурака. У нас самообслуживание, джентльмены. Здесь вам, на хрен, не «Вальдорф».

– Я схожу. – Арчи вскочил с места.

– Как он? – передавая ему тарелки, тихо спросил Микки.

Арчи помрачнел.

– Не знаю. Снова насчет традиции беспокоится. Боится за сыновей. В наше время ребятам их возраста легко сбиться с пути. Даже не знаю, что ему сказать.

– Тут и говорить нечего. – Микки покачал головой. – Сам через эту хрень прошел. Глянь-ка на моего мелкого, Абдула-Джимми. Стырил какие-то чертовы эмблемки с «фольксвагенов», на следующей неделе пойдем в суд для малолетних. Я ему говорю: ты дурак или где? На хрена? Ну и угнал бы саму машину, если уж руки чешутся. Зачем тебе они? А он мне несет про каких-то херовых «Бити Бойз»[50] и прочую хренотень. Ага, говорю, доберусь до них, головы, на хер, поотрываю – можешь не сомневаться. Никакого чувства традиции, никакой к хренам морали – беда.

Арчи кивнул и взял стопку салфеток, чтобы нести горячие тарелки.

– Если хочешь мой совет – а клиенты, так уж повелось в забегаловках, должны прислушиваться к советам хозяина, – скажи Самаду, что у него есть два варианта. Либо отослать их обратно на родину, в эту свою Индию…

– Бангладеш, – поправил Арчи, стащив у Самада ломтик жареной картошки.

– Да какая, хрен, разница. Пусть шлет их обратно, там они будут расти как надо, среди дедушек и бабушек, набираться херовой культуры и вырастут со всеми полагающимися херовыми принципами. Либо – минуточку – КАРТОШКА, БОБЫ И ГРИБЫ В ТЕСТЕ! ДВЕ ПОРЦИИ!

Дензель и Кларенс медленно, бочком, поплелись к дымящимся тарелкам.

– Тесто больно странное какое-то, – сказал Кларенс.

– Травануть нас хочет, – сказал Дензель.

– Грибочки подозрительные, – сказал Кларенс.