Белые зубы

– Хмм, – отозвался Арчи. – А вы здесь чего? – Он взял предложенную русским самокрутку. Выяснилось, что этот солдат и семеро его товарищей направлялись в Польшу, чтобы освобождать трудовые лагеря, о которых люди изредка украдкой друг другу рассказывали. А здесь, на западе Токая, они задержались, чтобы поймать себе нациста.

– Но тут никого нет, приятель, – вежливо возразил Арчи. – Только я, да этот индиец, да деревенские – сплошь старики и дети. Другие – кто пал, кто сбежал.

– Кто пал, кто сбежал… кто пал, кто сбежал, – повторил, в высшей степени впечатлившись, русский, вертя в пальцах спичку. – Хорошо сказано… забавно. Да нет, понимаешь, мы бы тоже так думали, но у нас есть надежные данные – от вашей же разведки, – что в том доме в данный момент скрывается один старший офицер. Вон там, – он показал на дом на горизонте.

– Доктор? Деревенские пацаны нам о нем говорили. Он, должно быть, обделается со страху, когда узнает, что вы все за ним пожаловали, – изобразил Арчи что-то вроде комплимента, – но они сказали, что это просто больной малый, доктор Болен, – так они его называют. Ой, так он, выходит, не англичанин? Предатель или что-то в этом роде?

– Что? А, нет. Нет, нет, нет, нет. Это доктор Марк-Пьер Перре. Молодой француз. Талант. Очень одаренный человек. С самого начала войны занимался научными разработками для нацистов. Работал над программой стерилизации, потом занялся разработкой способов легкого уничтожения людей. Немецкие делишки. Очень фашистам был предан.

– Вот те на, – протянул толком ничего не понявший Арчи. – И что вы с ним?

– Поймаем и повезем в Польшу, а там сдадим властям.

– Властям. – Арчи был по-прежнему под впечатлением, но слушал уже рассеянно. – Вот те на.

Арчи никогда не мог долго на чем-то концентрироваться, а тут еще сбивала с толку странная привычка этого приветливого русского здоровяка смотреть сразу в двух направлениях.

– И поскольку данные поступили от вашей разведки, а вы здесь самый старший офицер, капитан… капитан…

Стеклянный глаз. У него стеклянный глаз с атрофированным мускулом.

– Боюсь, я не знаю вашего имени и звания, – сказал русский, одним глазом глядя на Арчи, а другим, как плющом, обвивая дверь в церковь.

– Как? Мое? Джонс, – ответил Арчи, пытаясь уследить за его взглядом: дерево, картофелина, Арчи, картофелина.

– Так вот, капитан Джонс, окажите нам честь возглавить экспедицию на холм.

– Как это капитан? Вот те на, нет, вы все поняли задом наперед. – Чтобы не видеть этого магнитом притягивающего глаза, Арчи опустил глаза и увидел, как блестят на нем пуговицы мундира Дикинсон-Смита. – Какой я, к черту…

– Мы с лейтенантом будем польщены, – раздался позади них голос. – Давненько не были в деле. Самое время окунуться, так сказать, в гущу событий.

Бесшумно, словно тень, на пороге вырос Самад в другом мундире Дикинсон-Смита; за губу случайно, словно замудренное предложение, зацепилась сигарета. Он вообще был красив, а блестящие офицерские пуговицы лишний раз это подчеркивали; в контрастном свете дня, в обрамлении дверной рамы его фигура проступала пугающе-величественно.

– Мой друг хотел сказать, – произнес Самад нараспев в очаровательной англо-индийской манере, – что он, к черту, не капитан. Капитан, к черту, я. Капитан Самад Икбал.

– Товарищ Николай – Ник – Песоцкий.

Они сердечно рассмеялись и пожали друг другу руки. Самад закурил.

– Это мой лейтенант. Арчибальд Джонс. Должен извиниться за свое прежнее странное поведение; здешняя пища мне не по нутру. Итак, выдвигаемся ночью, когда стемнеет? Верно, лейтенант? – Он повернул голову и выразительно взглянул на Арчи.

– Да, – выдавил тот.

– Кстати, товарищ, – спросил Самад, чиркая спичкой о стену и прикуривая, – надеюсь, мой вопрос вас не обидит, – это у вас стеклянный глаз? От настоящего не отличить.

– Да! Я приобрел его в Ленинграде. Свой я в Берлине потерял. Неправдоподобное сходство, как по-вашему?

Радушный русский вытащил стекляшку из глазницы и протянул ладонь со скользкой жемчужиной Самаду и Арчи. В начале войны, подумал Арчи, парни толпились над засаленным фотоснимком ног Бетти Грэйбл. А сейчас война закончилась, и они сгрудились вокруг глаза какого-то разнесчастного ублюдка. Вот те на.

Покачавшись на ладони, глаз вскоре успокоился в тихой гавани посередине длинной, грязной линии жизни. И уставился немигающим взглядом на лейтенанта Арчи и капитана Самада.

* * *

В тот вечер лейтенант Джонс впервые узнал вкус настоящей войны. Арчи, восемь русских солдат, владелец корчмы Гозан и Гозанов племянник, возглавляемые Самадом, ехали на двух джипах брать в плен нациста на холме. Русские упились самбукой так, что не могли вспомнить гимн своей страны, Гозан выставлял на торги жареных цыплят – кто больше даст, а Самад, вознесенный к небесам белым порошком, стоял в первом джипе, деля руками ночь на части и куски, и выкрикивал своему отряду команды, которые тот не мог слышать, потому что был слишком пьян, а сам Самад не понимал, потому что был слишком далеко отсюда.