Белые степи

– Дальше я не пойду, мама будет переживать, да и тебе будет легче идти одному. Пусть это место будет нашей Станцией – местом прощания и встречи. Здесь я буду тебя ждать.

Но он не вернулся. Бану чуть ли не каждый день стала ходить на это место прощания и всем встречным говорить:

– Пошла я на станцию своего Габдулхака встречать.

Приходила туда, усаживалась у этой белой березы с тремя стволами и сидела до позднего вечера. И так год, два, три… Уже когда совсем состарилась, стала брать с собой свои вещи в стареньком чемодане и ждать на своей станции. Так и померла там.

С тех пор все это место и стали называть на башкирский манер – «Станса». Так потом повелось, что все идущие по этой дороге обязательно здесь останавливались передохнуть. Притащили ствол упавшей березы и устроили место для сидения. Со временем трава здесь утопталась, организовалась небольшая площадка. И слово «Станса» стало жить само по себе, когда уже все забыли про красавицу Бану.

– Вот, оказывается, как, – задумчиво протянула Сария. – А я-то думала, что здесь когда-то что-то ходило и останавливалось, и поэтому назвали это место «Станса».

– Да ничего здесь не ходило, здесь жила большая любовь нашей Бану…

8

– Заят, Заят… Где ты, сыночек? Заяяят… – время от времени вырывалось из уст бредящей Зухры.

Беспамятство освободило наглухо запечатанное ею, замурованное в дебрях сознания имя. За тридцать лет, как его не стало, она так ни разу о нем и не плакала, не горевала. Если при ней заходил о нем разговор – отстраненно замолкала. Она как будто каленым железом прижгла этот рубец, эту боль, чтобы потом больше не страдать, себя напрасно не изводить. Ведь что случилось, то случилось, назад время не повернешь…

Но вот только Ислам не смог так. Перед его глазами все время стоял образ перепрыгивающего через жердевую ограду любимого брата. Потом его беспечное: «Стреляй, если есть чем стрелять…» – и через несколько секунд оглушительный роковой выстрел… И этот грохот выстрела как будто лишил Ислама разума, затмил все светлое, искалечил его душу…

– Заят, братишка мой, прости меня. Прости, не удержал. Это я виноват во всем, только я виноват… – так часто причитал и плакал Ислам, склонив пьяную голову над стаканом. Его красивые черные кудри слипались, отекшее красное лицо становилось неузнаваемым. Таким Салима его еще не видела…

В пьяном угаре он полностью терял интерес к жизни. Ночами заводил мотоцикл и уезжал, носился по горам, по бездорожью с желанием умереть, не накладывая на себя рук. Салима в страхе всю ночь не смыкала глаз…

Однажды его занесло в трясины родника Албар. Вернулся он под утро пешком, весь в болотной грязи. Друзья, пришедшие к роднику, чтобы выручить мотоцикл, с недоумением рассматривали черный виляющий след мотоцикла – он каким-то образом проехал всю трясину и свалился уже ближе к сухой земле. Как он еще в середине не завяз? Тогда бы пришлось попрощаться ему с мотоциклом, а может быть, и с жизнью. Этот заезд в сердцевину родника Албар не прошел даром – теперь и Ислам стал совершать необдуманные дурные поступки…

Его взор вновь обратился к старым подругам. Придя под утро, видя отстраненный и потухший взгляд жены, которая ни одним словом его не укоряла и тем выводила его, он стал пускать в ход и кулаки… Теперь Хадиса ходила вся сияющая, гордая, глядя на Салиму с издевкой, с чувством превосходства.

– Салима, как ты это терпишь!? – причитала давняя подруга Мафтуха. – Он же совсем стыд потерял – то к одной, то к другой. Вся деревня над тобой смеется. Я бы этой Хадисе и ей подобным глаза бы выцарапала, волосы бы повыдирала. А ты и слово им не можешь сказать! Нельзя же так, надо что-то делать. В конце концов, напиши на него заявление в партком, с ним там быстро разберутся. Многие же так делают. А что? – Видя скривившееся лицо Салимы, она с жаром продолжала: – Надо же спасать семью, шестеро детей уже у тебя, как их на ноги поставишь, если вдруг он бросит вас? А ведь все к этому и идет. Разберись с разлучницами!

– Не виноваты эти женщины, Мафтуха, война проклятая виновата. Она сделала их вдовами, она убила возможных мужей этих несчастных…

Вся дальнейшая жизнь Салимы стала чередой темного и светлого. И все, что было до гибели Заята, теперь казалось красивой сказкой. Бессонными ночами в тревожном ожидании мужа: то ли придет настолько пьяным, что без чувств свалится на кровать, а утром начнет требовать выпивки и дальше продолжит, то ли придет весь возбужденный и начнет предъявлять ей свои требования. Не стесняясь спящей матери и детей, шуметь и распускать кулаки. Уйти бы, сколько думала она, но куда с шестью детьми, куда? Привыкшей во всем подчиняться мужу и покорно, как и полагалось женщине-башкирке, безропотно делать все по его указке, и в голову не могло прийти поступить по-своему, наперекор мужу. И в голове крепко сидело наставление матери: девушка, вышедшая замуж, должна быть, как камень, брошенный в воду, ей нет обратной дороги.