Белые степи

В печали и тревогах прошел сентябрь – шестьдесят седьмой сентябрь в жизни Ислама. Приезжали навещать дочери и сыновья. Вместе выкопали картофель. И когда уже в конце месяца от обильного инея пожелтела и подрумянилась вся округа, когда налились красным соком ягоды калины, которую, выкорчевав в саду бесполезные, на его взгляд, акации, посадил Ислам, ему стало совсем плохо.

Зная неизбежный конец, оставив все дела, приехали дети. И в одну из темных осенних ночей, в конце сентября, все поняли, что он уходит. Зухра, подсев к его изголовью, читала «Ясин». Не увидев этого, он еле слышно выдохнул:

– Мама, «Ясин», «Ясин»…

– Я уже второй раз читаю…

После этого он успокоился, выдохнул, вытянулся и перестал дышать…

Через минуту вдруг в полной ночной тишине зашумело все окружение – поднялся сильный порывистый ветер, захлопали ставни, плохо прибитые доски, ветки калины с тугими гроздьями стучались в окна. Галима с сыном побежала на почту, чтоб сообщить печальную весть не успевшим приехать. Как только отстучали телеграммы, связь с внешним миром оборвалась, а потом ветер так же резко затих, как и начался…

Через три года постановлением президиума Белорецкого районного совета в честь его семидесятилетия улицу, на которой он проживал, назвали в его честь, и на доме установили мемориальную доску…

Это событие Управление культуры района решило торжественно отметить. В башкирской гимназии города Белорецка, в актовом зале, провели торжественное мероприятие. Для сцены его сын выполнил портрет отца в технике сухая кисть, в фойе сделали выставку. Из Уфы приехали писатели – ученики Ислама. Как-то он вел башкирский литературный кружок, и три его ученика стали известными поэтами и писателями. Все трое выступали со сцены, рассказывали о своем общении с учителем, о его влиянии на них, вспоминали смешные случаи.

– Вот представьте себе, – рассказывал детский поэт, – мы, голодные, плохо одетые дети послевоенных лет. Пределом наших желаний было только одно – как бы наесться досыта да надеть что-нибудь поприличнее вместо наших латаных-перелатаных фуфаек да подшитых и не раз ремонтированных валенок. Мы были всегда голодными и синюшными от холода. А тут Ислам-агай нам про поэзию, про романы. И зажигал же он нас этим, черт возьми! Мы, забыв про все трудности, слушали его и под его руководством писали свои рассказики. Он их правил, подсказывал и обязательно отправлял в районную газету. Их печатали, и мы даже получали свои первые гонорары! Ох и наедались мы на них! И потому нам хотелось писать и писать. А первая слава ко мне пришла, когда Ислам-агай отправил мое первое стихотворение в республиканскую газету «Башкортостан пионеры». Вот это было дело! Я везде с собой таскал эту газету и всем показывал: видите, это написал я – Сафуан!

После торжественной части начался концерт. Когда на сцену вышел известный самодеятельный кураист, один из тех настоящих, народных, и заиграл старые мелодии, сидящий недалеко от Салимы весь седой, одетый в строгий черный костюм и ослепительно-белую рубашку Нариман-агай, не скрываясь, заплакал. Он приходился ей родней – его мама была двоюродной сестрой отца Ахметши. Трудную он прожил жизнь. В голодные послевоенные годы его семья в поисках лучшей доли переехала в город Караганду. Там Нариман, проживавший на бедной окраине промышленного города, стал Нариком – членом бандитствующей подростковой группировки, позже и ее главарем. За это он еще малолеткой отсидел, но в дальнейшем ему встретились умные люди и направили его энергию в нужное русло.

После концерта дорогие гости вдоволь наговорились, напелись за вкусной едой, за чаем и горячительными напитками. После того как были произнесены все тосты, каждый рассказал свою историю, связанную с Исламом, – остался узкий круг своих. Нариман-агай, к этому времени работавший корреспондентом районной газеты, был автором повести про узников лагеря у горы Яман-тау и потому красноречивый, объясняя причину своих слез на концерте, рассказал такую историю:

– Вы знаете, жили мы тогда, еще перед войной с фашистами, в деревне Худайбердино. Деревни не коснулась прокатившаяся железным катком по человеческим судьбам коллективизация. От нее-то и прятался у нас ваш дед Фатхелислам. Врезался он в мою детскую память тем, что сильно отличался от наших, деревенских. Наши из-за рода своей деятельности и образа жизни были безалаберны и ленивы. А в степях, откуда он был, жизнь была другой – благополучие целиком зависело от трудолюбия, смекалки и хозяйской изворотливости, от того, как ты посеешь и уберешь урожай, как, где и на что этот хлеб обменяешь. Наши же жили безвыездно, целиком и полностью зависимые от окружающих лесов, работы и плодовитости скота.

О нем говорили – степняк, и это уже вызывало интерес и к его наружности, и к поведению: степенный, неторопливый и основательный, все он делал толково и мастеровито. Жил он временно тем, что нанимался на разные работы, чинил и мастерил конскую упряжь, лечил лошадей.