Белеет парус одинокий. Тетралогия

Он недаром ходил по Усатовым хуторам. Его опытный, наметанный глаз замечал все, что могло пригодиться. В одном из дворов он увидел закиданные кукурузной ботвой две легкие полевые пушки. Увидев над входом в сельскую школу румынский флаг и часового в длинном молдаванском кожухе, он понял, что здесь штаб. Он очень хорошо знал эту школу — одноэтажный дом из дикого камня, знал расположение классов и, пройдя мимо, мельком заглянул в окна, но разглядеть ничего не удалось, так как стекла были покрыты белыми лапчатыми морозными узорами. В школьном дворе горел костер, возле которого сидели на корточках румынские солдаты. Они курили, сплевывая в огонь.

Вспомнив с улыбкой Долохова и Петю из «Войны и мира», Черноиваненко подошел к костру и поздоровался по-румынски. Румынские солдаты посмотрели на Черноиваненко, на его посиневшее от мороза лицо, на крупные морщины на лбу, белые, как макароны, и не выразили никакого удивления.

— Полицай? — спросил румын, показывая на тряпку на рукаве Черноиваненко.

— Вот именно, — сказал Черноиваненко, жадно раскуривая цигарку и сплевывая в костер на покрытую сизым пеплом розовато тлеющую кукурузную ботву.

Казалось, Черноиваненко был весь поглощен курением, а между тем он успел уже внимательно осмотреть хорошо ему знакомый школьный двор и заметить много интересного. Он заметил, что возле заднего крыльца румынский денщик в меховой молдаванской безрукавке чистил кремом высокие офицерские сапоги. Значит, в школе действительно помещался румынский офицер, по-видимому, командир отряда или комендант. Фруктовый сад, который находился позади школы и был огорожен низким каменным забором, никем не охранялся, забор во многих местах развалился. Он также обратил внимание на то, что румынские солдаты, по-видимому, чины комендантского взвода, чувствуют себя совершенно спокойно и не проявляют никакой бдительности, считая, что находятся в глубоком тылу, что, собственно говоря, вполне соответствовало действительности.

Для чего могли понадобиться Черноиваненко все эти наблюдения, он и сам еще в точности не знал. Но он был уверен, что они непременно пригодятся. И он все время незаметно посматривал по сторонам, подмечая все мелочи, попадавшие в поле его зрения.

Он уже собирался уходить, раздумывая, как бы это сделать поаккуратнее. Ему на помощь пришел молодой румынский солдат в вязаном шлеме под пилоткой, чем-то похожий на худую черную старуху. Видимо, желая подшутить над русским полицаем, он махнул в сторону рукой и, разинув рот до ушей, сказал, явно щеголяя знанием русского языка:

— Ну, полицай. Согревался, а теперь уже иди. Ну, ну, иди туда. — Он показал рукой в степь, — Иди поймай партизаны. Нет? А! Я знал, ты бояться. Они тебе пиф! — И веселый румын ткнул Черноиваненко в живот указательным пальцем. — Не любишь, когда тебе делают — пиф?

Так как шутка имела успех и все румыны вокруг костра засмеялись, шутник продолжал, подмигивая товарищам и кивая на Черноиваненко.

— Он пошел туда, — сказал он, показывая в степь, как раз именно в ту сторону, где находился ход «ежики». — А они его взяли и потащить под землю к товарищу Гаврику, и там его — пиф! Не любишь?

Но тут на улице произошло движение, и во двор быстро въехал весь облепленный вчерашним снегом — видно, ночевал под открытым небом — легковой автомобиль, из которого вылез немецкий офицер в легкой шинели с бобровым воротником и со стеклышком в глазу.

Все румыны тотчас вскочили и вытянулись, и Черноиваненко вместе с ними тоже вскочил и вытянулся.

Немецкий офицер строго надулся, поднял руку, отрывисто крикнул желудочным голосом: «Хайль!» — и взбежал на крыльцо, где уже суетился румынский офицер в тех самых сапогах, которые недавно чистили кремом. Когда оба офицера — немецкий впереди, а румынский позади — скрылись в доме, солдаты снова сели на корточки перед костром и немного помолчали, как бы отдуваясь после бани. Потом румын-шутник скосил в сторону крыльца свои блестящие глаза конокрада, сделал кислую ужимку и шепотом сказал:

— Германия нуй есть сильно воевать. Его под Москва — пиф!

При этом он надул лоснящиеся щеки и закрыл себе обеими руками щербатый рот.

Черноиваненко строго посмотрел на шутника и, не говоря ни слова, вышел со двора, что было вполне понятно и естественно: полицай боялся присутствовать при опасных разговорах.

— Ничего, — сказал ему вслед шутник. — Иди, иди, полицай. Не бойся.

Но Черноиваненко уже неторопливо шел по улице, соображая, по какой дороге безопаснее и быстрее можно выйти к ходу «утка».

Он уже приблизился к этому ходу, как вдруг услышал винтовочные выстрелы со стороны хаджибеевской дороги. Он увидел немецкий грузовик, стоящий на обочине шоссе, и несколько немецких солдат, которые, лежа за сугробом кювета, стреляли в человека, бегущего по колено в снегу вверх по горе. Черноиваненко издали узнал этого человека. Это был Леня Цимбал. Он иногда останавливался, падал в снег, поспешно отстреливался и бежал дальше. Было видно, как немецкие пули чиркают вокруг него по насту, подымая блестящую снеговую пыль.