Батумский связной

— Ахметка, ты, что ли? — крикнули из темноты по-русски.

По шатким сходням легкой танцующей походкой сбежал рослый плечистый мужчина и подошел к пришельцам. Лицо его до самых глаз было закутано концами башлыка, в руке темнел «маузер». Мальчик замычал что-то свое, и удивительно, но мужчина в башлыке его понял. Он внимательно, насколько позволял скудный свет крупных августовских звезд, всмотрелся в лицо Бориса и произнес с сильным певучим акцентом:

— Деньги давай. Не «колокола» — лиры. Батум плывем. Сейчас плывем. Пока темно.

Борис вытащил из кармана тужурки несколько хрустящих бумажек, контрабандист взглянул, не взял и отрицательно покачал головой. Борис прибавил еще несколько, тогда грек кивнул и побежал обратно на фелюгу, махнув Борису рукой — мол, давай за мной!

Борис погладил подвернувшуюся под руку стриженую голову татарчонка, пробормотал:

— Ну, прощай, Ахметка, спасибо тебе! — и пошел обратно к сходням.

Узкая качающаяся доска привела его в сомнение. Глядя, как ловко пробежал по доске контрабандист, он усомнился в его человеческой природе, но делать было нечего, достоинство уронить никак нельзя, и Борис скрепя сердце шагнул на шаткую доску.

Чудом он перебрался на фелюгу. Утлое суденышко, лишенное палубы, было завалено тюками и ящиками, на корме имелась крошечная дощатая каютка, более напоминающая собачью конуру. Возле мачты стоял знакомый контрабандист и еще двое: один — совершенно разбойничьего вида субъект, а другой — юноша, почти мальчик, глядя на которого Борис вспомнил эрмитажную мраморную статую греческого бога Пана. Первый — главный на корабле — скомандовал по-своему, парень втащил на фелюгу сходни, Ахметка отвязал от сваи у берега швартовочный конец. Затем двое моряков развернули косой парус, подвешенный к рейку. Капитан встал у рулевого весла, и фелюга, неровно подпрыгивая на волнах, отошла от берега.

Позади темными громадинами виднелись холмистые уступы, позади остались Феодосия, Крым, контрразведка Деникина. На море опускался туман, которого и дожидались контрабандисты, чтобы незамеченными уйти в открытое море. Главный разбойник подошел к Борису и, нещадно коверкая русские слова, сказал:

— Га-аспадин хароший, ты в каюта ступай. Григорий Степаныч придет, смотреть будет. Григорий Степаныч — хароший человек, свой человек, только не надо ему тебя видеть.

— Кто такой Григорий Степаныч? — удивленно спросил Борис, не понимая, как кто-то может прийти к ним посреди моря.

— Таможня, — коротко ответил контрабандист, потом добавил: — Красные были — Григорий Степаныч плавал, белые были — Григорий Степаныч плавал… Деньги брал, но жить давал. Хароший человек.

— А как же он нас увидит, когда туман? — поинтересовался Борис.

— Он и в тумане увидит, и ночью увидит… Такой он, Григорий Степаныч! Хароший человек! А ты в каюта ступай, Григорий Степаныч уже идет.

Борис не видел и не слышал никаких признаков — только плеск волн и скрип мачты, но послушно ушел в каюту. Согнувшись в три погибели, он пробрался в тесную конуру. Контрабандист пролез следом и указал ему лечь в угол на маленький сундучок, прикрытый полуистлевшей овчиной. Когда Борис устроился с трудом, капитан закрыл его дощатой перегородкой и повесил сверху плетеную циновку, так что со стороны казалось, что каюта пуста. Борис затих, прислушиваясь. Некоторое время спустя сквозь шум моря послышалось мерное тарахтение мотора.

Освоившись в своей каморке, Борис нашел щелку, через которую мог видеть хотя бы отчасти то, что происходит на фелюге. Он слышал, как с ровным тарахтением к паруснику подошел моторный катер. Мотор приглушили, фелюга дрогнула от толчка.

— Здоров, Спиридон! — раздался басовитый окрик.

— Бог в помощь, Григорий Степаныч! — ответил контрабандист. — Сами-то здоровы ли?

Голос капитана фелюги звучал теперь не так грубо, как раньше, и даже акцент стал меньше. Фелюга ощутимо качнулась — пресловутый Григорий Степаныч перебрался на борт. Не разглядеть его было нельзя — уж очень много его было. Григорий Степаныч был дородный пузатый мужчина за пятьдесят, с загорелым, обветренным лицом и длинными висячими усами, похожий на одного из запорожцев с известной картины Репина.

— Ну что, Спиридон? Что сейчас везешь?

— Гостинец тебе везу, Григорий Степаныч! — Спиридон протянул таможеннику увесистый узелок.

Узел тут же исчез в одном из бездонных карманов засаленных шаровар.

— Люблю греков! — довольно пробасил Григорий Степаныч. — Понимающие вы люди! Знаете, чем старику угодить! Людишек-то не везешь?

— Как можно, Григорий Степаныч! — Спиридон ударил себя кулаком правой руки в грудь, в то же время засовывая левой рукой в карман запорожцу одну из хрустящих бумажек Бориса. — Как можно? Что ж я, не понимаю…

— Понимаешь, Спиридон, понимаешь, — Григорий Степаныч ласково похлопал контрабандиста по плечу, — иначе большие неприятности от контрразведки можешь поиметь…