Башня Ворона

Эффект сказанного обрушился, точно лавина раскаленного металла. Сохранилось лишь ощущение слабости, боли и окружавшего меня камня. Камня, что составлял часть меня или иного, чуждого. Не знаю, все было как в тумане. Рассудок погрузился во тьму. Сколько это продлилось – неизвестно.

Постепенно ко мне вернулось зрение. Я огляделся, но увидел только снег и лед. Меня поглотил снежный кокон. Значит, наступила зима. В такую пору становище всегда пустует. Я не пытался пробить ледяную толщу, а молча распростерся под ней. Безропотный. Изможденный. На небосводе луна и звезды совершали привычный цикл. Солнце хоть ненадолго, но озаряло горизонт. Пройдет время, и дни станут длиннее, надо лишь чуть подождать. Что для меня год? Мелочь. Меж тем я надеялся восстановить хотя бы толику утраченной силы. Надеялся, что молитвы и подношения – пусть даже самые незначительные – укрепят мою плоть. Однако мне не давала покоя судьба племени у подножия. Что с ними сталось? Что предприняла Мириада?

Не зря она предостерегала меня от необдуманных заявлений. Я всегда славился благоразумием, на том и погорел, поскольку до сих пор не испытывал на себе тяжких последствий опрометчивости.

Однако во мне теплилась надежда, что Мириада не оставила племя своей милостью. И крепла уверенность, что бог, покровительствовавший цокчам, мертв, в противном случае я непременно бы погиб. Погиб или стремительно ослабел в отчаянных, тщетных попытках воплотить свои слова в жизнь. Да, тот бог наверняка мертв. Эта мысль согревала. Я подожду. В процессе ожидания выяснилось, что меня не забыли – подношения по-прежнему совершались, даже в избытке, и это чувствовалось. Надо лишь немного потерпеть. Наступит весна, объявятся кальюты, Мириада и ответят на накопившиеся вопросы.

Объявились они только следующей весной, спустя год. Народу в племени убавилось, люди держались затравленно и были вооружены до зубов. Разбив лагерь, они выставили дозоры на вершинах холмов и принялись копать траншеи вокруг становища и утрамбовывать землю наподобие крепостного вала, укрепленного для надежности валунами.

– Какой бог потворствовал врагам? – едва завидев Мириаду, выпалил я.

– Не знаю, – покаянно ответила она. – Думаю, это некто малый и незначительный, одиночка, не состоящий ни в каких содружествах или альянсах и не связанный никакими обязательствами. В противном случае он бы поостерегся напасть на твой народ.

– Мой народ? – возмутился я.

– Я сейчас не в настроении спорить, – огрызнулась Мириада. – Потерпи ты пару минут и последуй моим указаниям, мы бы разгромили цокчей, а пленников представили бы народному сходу. А ты чуть не угробил себя! Мне пришлось самой справляться с налетчиками, а заодно спасать твою шкуру! У меня почти не осталось сил, зато остались – и остаются! – обязательства. Два года я зализывала раны по твоей милости!

– Почему ты просто не позволила мне умереть? – искренне изумился я.

– Твоя смерть не решила бы проблему злокозненного бога. Это во-первых, – пояснила она. – А во-вторых, ты мой друг. Хотя я страшно на тебя сердита.

Выслушав Мириаду, я погрузился в раздумья.

Сказывали мне однажды: набег на Речное становище – и лагерь у моего подножия – не обсуждался на сходе вплоть до следующей зимы. Хотя конфликт назрел многим раньше. Горстка делегатов от цокчей яростно отвергала обвинения в свой адрес. Да, говорили они, времена настали тяжелые, тяжелые для всех, на пограничных территориях процветают мародерство и насилие, но разве за минувший год сами кальюты не воровали у соседей? Разве на текущем сходе не судят кальюта, пойманного на краже лис из чужих силков?

Но самым оскорбительным цокчи сочли утверждение, будто некий бог способствовал истреблению целого лагеря и резне в другом. Это ложь, заявил их делегат, возмутительная ложь, не имеющая под собой никаких оснований. Никто из богов северного побережья или суши не стал бы участвовать в подобном. Никто из цокчей не осквернил бы себя такой просьбой. Набег совершили сами кальюты, не иначе. Если набег действительно был.

Девы, уцелевшие в речной резне, горько вопили, рвали на себе волосы и умоляли богов о возмездии. Кальют, выдернувший нож из горла жрицы, чтобы предъявить его сходу, кинулся на цокчей под испуганные и возмущенные возгласы присутствующих – сводить счеты в таком месте в такое время приравнивалось к тяжкому преступлению и влекло за собой самые серьезные последствия.

– Довольно! – воскликнула Мириада.

Ее голос потонул в общей суматохе, однако слова возымели эффект. Нападавший замер и, не выпуская из рук ножа, повалился навзничь.

– Замолчите хоть на минуту!

Все разом затихли, бросая по сторонам недоуменные сердитые взгляды.