Башня шутов

— Скверное тело отсекать, — повторил епископ Конрад, отдирая зубами кусок бычатины, истекающий жиром и кровавым соком. — Хорошо, истинно хорошо излагаете, юный господин Николай. Все дело в хирургии! Железо, острое железо — самая лучшая против гуситского канцера медицина. Вырезать! Резать еретиков. Резать без жалости!

Собравшиеся за столом единогласно выразили согласие, бубня с полным ртом и жестикулируя обгладываемыми костями. Бык понемногу превращался в бычий скелет, а Николай Кузанский одно за другим опровергал гуситские заблуждения, поочередно обнажая всю вздорность Виклифова учения: отрицание преображения, отрицание чистилища, отрицание культа святых, их изображений, недопустимость устной исповеди. Наконец дошел до причастия sub utraque special[339] и опроверг ее тоже.

— В одной, — кричал он, — лишь форме в виде хлеба должна быть для верных комуния. Ибо говорит Матфей: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день»[340]; panem nostrum supersubstantialem дай нам днесь, сказал Лука: и взял хлеб и, возблагодарив, преломил его и подал им, говоря: «Сие сеть Тело Мое»[341]. Где здесь о вине речь? Воистину один, и только один, есть Церковью одобренный и подтвержденный обычай, чтобы простой человек в одном только виде принимал. И этого каждый исповедующийся придерживаться обязан!

— Аминь, — докончил, облизывая пальцы, Людовик Бжеский.

— По мне, — рявкнул львом епископ Конрад, бросив кость в угол, — так пусть гуситы принимают комунию хоть в виде клистира, со стороны задницы! Но эти сукины сыны хотят меня ограбить! Верещат о безоговорочной секуляризации церковных богатств, о якобы евангелической бедности клера! Получается: у меня отобрать, а меж собой растащить? О нет, клянусь муками Господними, не бывать тому! Через мой труп! А сначала через их еретическую падаль! Чтоб они подохли!

— Пока что они живут, — едко проговорил Пута из Честоловиц, клодненский староста, которого всего пять дней назад Рейневан и Шарлей видели на турнире в Зембицах. — Пока что они живут и здравствуют, полностью вопреки тому, что им пророчили после смерти Жижки. Дескать, друг другу глотки перегрызут. Прага, Табор и Сиротки. Ничего похожего. Если кто-то на это рассчитывал, тот жестоко просчитался.

— Опасность не только не уменьшается, но даже возрастает, — басовито загремел Альбрехт фон Колдиц, староста и земский гетман вроцлавско-свидницкого княжества. — Мои шпики сообщают о крепнущем сотрудничестве пражан и Корыбута с наследниками Жижки: Яном Гвездой из Вицемилиц, Богуславом из Швамберка и Рогачем из Дубе. Не скрываясь говорят о совместных военных операциях. Господин Пута прав. Ошиблись те, кто рассчитывал на чудо после Жижковой смерти.

— И нечего, — с усмешкой вставил Кашпар Шлик, — рассчитывать ни на новое чудо, ни на то, что проблему чешской схизмы за нас прикроет Пресвитер Иоанн[342], который придет из Индии с тысячами лошадей и слонов. Мы, мы сами должны это сделать. Именно по этому вопросу меня прислал сюда король Жигмонд. Мы должны знать, на что реально он может рассчитывать в Силезии, Мораве, в Опавском княжестве. Хорошо было бы также знать, что на этот счет думают в Польше. Об этом, надеюсь, нам сообщит его преосвященство краковский епископ, непримиримое отношение которого к польским сторонникам виклифизма широко известно. А мое присутствие здесь доказывает одобрение политики Римского короля.

— Мы в Риме знаем, — вставил Джордано Орсини, — с каким пылом и самоотверженностью борется с ересью епископ Збигнеус. Мы знаем об этом в Риме и не замедлим вознаградить.

— Следовательно, — снова улыбнулся Кашпар Шлик, — можно считать, что Польское королевство поддерживает политику короля Жигмонда? И поддержит его инициативы? Действенно?

— Очень бы хотел, — фыркнул раскинувшийся за столом крестоносец Готфрид фон Роденберг, — воистину был бы очень рад услышать ответ на этот вопрос. Узнать, когда же мы можем ждать действенного участия польских войск в антигуситском крестовом походе. Из уст объективных хотелось бы мне это узнать. Так что я слушаю, monsignore Орсини. Все мы слушаем!

— Конечно, — улыбнувшись, добавил Шлик, не спускавший глаз с Олесьницкого. — Все слушаем. Чем окончилась ваша встреча с Ягеллой?

— Я долго беседовал с королем Владиславом, — проговорил несколько опечаленным голосом Орсини. — Но, хм-м… Без всякого результата. От имени и по уполномочию Его Святейшества я вручил польскому королю нешуточную реликвию… один из гвоздей, коими наш Спаситель был прибит к кресту. Vere, если такая реликвия не в состоянии христианского монарха воодушевить на антиеретический крестовый поход, то…

— То это — не христианский монарх, — докончил за легата епископ Конрад.

— Вы заметили? — насмешливо поморщился крестоносец. — Лучше поздно, чем никогда.

— Видимо, — вставил Людвиг Бжегский, — на поддержку поляков вера рассчитывать не может.