Башня над Камой

— Что ты слыхал? — не отступает девочка.

— Я слыхал, что они бойко рисуют.

А мне не рисуется. Может быть, потому, что я давно не был в этих местах.

Я родился в старинном городке Елабуге, что припал к подножью горы с башней Чёртово городище. С тех пор как помню себя, я слышал разговоры об этой башне. От них до сего времени у меня осталось ощущение великой загадки.

Первый раз в жизни пошёл я туда в третьем классе с соседом по парте Алёшей. Гора, где стоит башня, если смотреть из города, напоминает плавную спину животного, что не вымерло, а заснуло до поры, до времени. Пока мы поднимались по этой красноватой спине, я выбился из сил и от усталости перестал бояться.

Мы вошли в прохладное нутро башни, и Алёша зажёг спичку. Она осветила голубей, что дремали в оспинах стен. Птицы не ворохнулись от света, и глаза у них были белые. Мы постояли в каменной тишине на земляном полу, перерытом кладоискателями, посмотрели, как в проёмах окон клубятся облака, и вышли наружу.

От старших мы слышали, что отсюда в город ведёт подземный ход — от Чёртова городища до церкви Покрова, в которую царь Иван Грозный подарил окованную серебром икону Трёх Святителей.

Где искать этот подземный ход?

С Алёшей мы стали бывать здесь и присматриваться к земле. В овраге, много южнее башни, мы обнаружили прорубленный в скальном откосе четырёхугольный вход и, не сгибаясь, вошли в него. Мы шли по каменному полу и слышали, как с потолка каплет вода. Ход упёрся в стену с узким поворотом направо. Спички гасли от воздушной тяги, и что там направо — пол или провалище — разглядеть было нельзя. Идти по боковому ходу мы побоялись, вернулись на волю и пообещали друг другу прийти сюда в другой раз.

Тогда была война. У нас — у детей — хватало взрослых забот.

Нам было некогда. Мало-помалу поход в пещеру стал забываться или казаться сном. Казаться-то он казался, но я давно перестал путать сны с явью, а быль с небылью. Я точно знал, что в овражной стрелке недалеко от пристани есть пещера, и никому не говорил про неё: боялся, что уйдёт тайна или недобрые люди разорят её.

Спустя несколько лет без провожатых, один, я пробрался в этот овраг и не узнал его. Там, где, по моим представлениям, была пещера, откос оплыл, порос мелкими — по пояс мне — осинками и травой. Какие дожди, какие малые оползни и талые воды запечатали пещеру от людских глаз? Куда она вела — далеко ли, глубоко ли? Найдут ли её люди или не найдут никогда?

В школе на день рождения мне подарили общую тетрадь в коричневом переплёте. Я её полюбил и хорошим почерком стал записывать в тетрадь всё интересное, что встречалось в моей жизни.

А интересное попадалось повсюду. В окрестных деревнях у нас жило много родни, и больше всего я любил записывать деревенский разговор — быстрый и певучий одновременно. Будто я собираю в тетрадь не слова, а окатные нарядные камушки — ледни, что встречаются по берегам Камы и играют разными цветами. Или складываю туда же ракушки-перловицы, и сквозь них можно смотреть на солнышко. Я старался записывать не на виду у людей, а незаметно или по памяти, чтобы не вспугнуть таинство речи. Когда бабушка моя Анна Никаноровна потчевала у нас дома сельскую родню, я сидел за русской печью и торопился занести на бумагу ускользающие, как золотые рыбки в море, родимые слова, были, сказки, сказания. В эту тетрадь я записал сказания о Чёртовом городище.

Одно из них я рассказал детям.

…Изгоном с большим войском нагрянул грозный Тимур в Прикамье, взял крепости, сжёг города. А на раздорожье у Чёртова городища повелел поставить статую из мягкого камня с чашей в руках.

Прохожему и проезжему, русскому и булгарину, надлежало кланяться статуе, а в чашу класть дань, чем дороже, тем лучше.

Шёл по казанской дороге скоморох с Вятки Стафей, вёл за руку сына Герасима семи лет, нёс гусли на ремешке. Постоял Стафей перед статуей, почесал в затылке, сказал:

— Денег у меня нету. Не прогневайся.

Положил в чашу камень и пошёл было дальше, но его схватила стража и говорит:

— Хоть бы серебряную гривенку положил!

— А золотую можно?

— Ещё лучше.

— Дак дайте гривну-то. Я и положу. Долго ли?

Стража позвала кнутобойца. Он избил Стафея и отпустил его. Далеко идти Стафей не мог и остался ночевать в деревне Подмонастырке, что под горой Чёртово городище. Ночью скоморох встал, завернул серп в мешок и хотел выйти, да Герасим проснулся:

— Ты куда, тятя?

— Я-то? По траву, дитятко.

— Кому трава-то?

— Коровушке. Слышишь: ревёт в хлевушке.

— Она день и ночь, что ли, жуёт?

— А ты как думал? По ведру молока даёт одна.

— По ведру? Ну, ступай, тятя.

Сын уснул. Отец пришёл под утро, принёс в мешке голову статуи и чашу — он серпом их отпилил. Оставил мешок в сенях, никому ничего не сказал, лёг спать.

Стража спохватилась, да поздно. Ни головы нет, ни чаши. Некуда дань собирать.

Тимур сказал стражникам:

— До захода солнца не найдёте злодея — прощайтесь с жизнью. День ваш. Ночь моя.

Где искать пропажу? Велика земля русская…

Пока отец спал, сын проснулся, запнулся в сенях о мешок с поклажей, выкатил во двор каменную чашу и принялся сыпать в неё песок.